— Щи, да?
Тыловики промолчали.
— Ну, так сейчас мы сделаем из этого фруктовый суп.
Головков шагнул к ближайшей яблоне, сорвал несколько плодов покрупнее, и, раздавив их по очереди жесткими пальцами, побросал в черпак, который продолжал держать в руках капитан.
— Не знакомы с таким рецептом, товарищ старшина?
— Никак не знаком.
— Так готовят по-моему в Тюрингии, я хочу, чтобы вы попробовали.
Фурцев отдал ковш политруку. Тот поманил к себе Ражина. Старшина неохотно, но покорно приблизился.
— Но едят этот суп не ртом, вы поняли меня?
— Никак не понял, товарищ политрук.
Держа черпак за то место, где он крепится к ручке, Головков медленно взболтал содержимое, потом оттянул двумя пальцами ворот поварской куртки старшины и одним движением выплеснул туда свою тюрингийскую похлебку. Ражин на секунду опешил, потом заорал, подпрыгивая на месте, и пытаясь освободиться от обжигающей одежды.
— Идите, переоденьтесь, товарищ старшина. — Сухо сказал политрук.
Когда подвывающий Ражин убежал за угол школьного здания, Фурцев сказал.
— В общем-то, странный метод.
— Предпочитаю использовать те методы, которые дают результаты. Как вас зовут (это повару)?
— Рядовой Семененко.
— Так вот, Семененко, тащи сюда всю тушенку, что там у вас в закромах, и вали ее и в щи и кашу. Какая каша-то то?
— Гречневая, товарищ политрук.
— Действуй.
Семененко даже не глянул в сторону капитана, подтверждает он распоряжения Головкова или нет, спрыгнул с подмостка, и, побежал в ту сторону, где находилась тушенка.
— Если мы сейчас вбухаем весь сухой паек в один обед…
— Товарищ капитан, я почему-то уверен, что второй обед нам не понадобиться. Мне важно, чтобы люди были в отменном состоянии именно в момент первого столкновения. Будут ли они рваться в бой, отведав этих жидких помоев?
Фурцев мысленно сосчитал до десяти.
— Я не верю в короткие победоносные войны.
— Войны растягиваются, потому что их ведут на таких вот щах.
Но тут уж Фурцев решил не уступать, и, в конце концов, в котел пошла не вся тушенка, а лишь половина. Этой мелкой, да и весьма не полной победе, подполковник радовался так, будто устоял под Аустерлицем.
Со стороны только что проинспектированной свалки, раздался мощный механический рев, а потом непонятный, множественный грохот.
— Что это? — Спросил Головков морщась и оборачиваясь.
— Кажется, нашим танкистам удалось сдвинуть с места свою машину. — Усмехнулся Фурцев.
— Не может быть!
— Почему же, этот Родионов мне понравился, по-моему, он способен на многое.
Оказалось впоследствии, капитан хвалил Родионова зря. Тридцатьчетверка всего лишь разок сдвинулась с места и влетела кормою в самую гущу ломаной сельхозтехники, почти с башней в ней зарывшись, и сама стала похожа на металлолом.
— Ну что же, товарищ старший политрук, пойдемте поговорим с офицерами.
Совещание командного состава было непременнейшим моментом в подготовке к предстоящему "делу", и Фурцев был уверен, что уж тут-то въедливому комиссару будет дан окорот. Однако, выяснилось, что есть еще одно место, которое необходимо, "совершенно необходимо" навестить. И это не минометная, например, батарея.
— Надо пообщаться с тылом. — Головков сурово свел на лбу свои белесые брови.
— Но мы же только что… Ражин… щи…
— Это не то, вернее, не совсем то. Кухня, конечно, тоже наш тыл, но в узком смысле, а я имею в виду тыл…
Фурцев догадался сам.
— Женщины?
— Да, они.
Капитан вспомнил кукольную японскую деревушку, ротмистра Родионова на смертельно подгибающихся ногах. Встречаться с "русскими женщинами" ему не хотелось, но не пойти было никак нельзя.
— Вы знаете, куда это?
— Конечно. — Головков поправил пилотку.
Миновав школьные тылы, они шли некоторое время мимо деревянного решетчатого забора, перед которым, и за которым вольно росли лопухи. Слева, из-за забора кирпичного торчал в небо мертвый палец неизвестной котельной. Головков сообщил, что там, где т труба, там баня. Попалась на пути куча слежавшегося мусора, над ней дурачились мухи. В целом, пейзаж отдавал окраиной. Маленький город, подумал Фурцев, с одной стороны школы почти центр, с другой уже предместье. Потом подумал, что зря он это все думает, город наверняка не настоящий, сочиненный. Хотя, что в данном случае значит, не настоящий. Камни, лопухи, духота, разбитые витрины на площади, и даже сироп на асфальте, все настоящее. Так же как сорокапятки и винтовки, и пули в них. Впрочем, давным давно известно, что нет никакого смысла забираться мыслями в эту область, и делает это он, командир городского гарнизона, только потому, что не хочет думать о предстоящей встрече.
Пришли.
Головков отворил ржавую железную калитку, и они оказались на территории, которую Фурцев тут же мысленно окрестил "больницей". Асфальтовые дорожки, вытоптанные, и не очень, газоны. Кое где растут елки и стоят деревянные беседки. Двухэтажное здание из темного кирпича. В глубине еще несколько строений, деревянных одноэтажных.
Перед входом в основное здание торчал столб с четырехугольным раструбом громкоговорителя. Громкоговоритель молчал и висел чуть криво, как подвыпивший. Командиров заметили, из кирпичного корпуса, из других мест стали сразу же собираться молчаливые женщины. Разного возраста и по-разному одетые.
— Это больница? — Спросил капитан, хотя это его не интересовало.
— Просто подходящий объект. Там вон, за елками, две настоящих курских избы. Или курных… не помню.
"Русские женщины" уже собрались. Встали плотной маленькой толпой под самым громкоговорителем. Вели себя чуть насторожено, но спокойно. Чувствовалось, что с ними тоже провели работу накануне. Одеты были маскарадно, к переодеваниям мужчин в невообразимые одежки, капитан успел попривыкнуть за последние недели, а тут женщины. Почему-то платки до бровей, жакеты с оттянутыми карманами, белые носочки, косы, наверченные вокруг головы, шейные косынки. Автоматически отметил несколько стройных фигурок. А вон женщина похожая на учительницу. Они во все времена чем-то схожи меж собой. Капитан старался в лица не смотреть, так, скользил взглядом, при этом изо всех сил удерживая на лице сосредоточенность и мрачность. Он считал, что именно такое выражение годиться для этого момента.
— Скажите им что-нибудь, товарищ капитан. — Шепнул на ухо Головков.
Вот сука, когда что-нибудь трудное, он первым не вылезает. А вот интересно, что им сказать? Что они должны принять на себя всю силу вражеского надругательства, если защитникам отечества случится не победить?
