— Нет, вовсе нет. Но это нечто другое, вам этого не понять. Я люблю детей, мягких, приятно пахнущих, прилежных в учебе, у них самая чудесная кожа…
— Может, замолчите, наконец? — простонал Кёниг.
Корнелия продолжала безучастно сидеть за столом.
— Девочки тоже? Вы и с ними вступали в половую связь? Раз вы не считаете себя педерастом, — продолжал подначивать Фредерсена Тойер.
— Невинность есть невинность. Но в мальчишках есть отвага, храбрость… Я читал, что в эпоху расцвета древнегреческой культуры это считалось самой прекрасной формой любви. Разве Сократ, Платон не занимались этим с детьми?
— Вы представляете, что здесь начнется, если пропадут двое полицейских? — обратился к Кёнигу Зенф. — Небеса разверзнутся! — Тойер слышал по голосу, что Зенф испуган. Почему же он сам не испытывает никакого страха?
— Вы считаете, что у нас есть другой выход?
— Кёниг, — повернулся к нему Тойер, — вы ведь оружие толком держать не умеете. Жалко смотреть на вас.
— Застрелить связанного человека я смогу, будьте уверены!
Пожалуй, тут он был прав.
Текли минуты, Кёниг и Фредерсен обсуждали, как им избавиться от трупов. Дилетанты! Тойер не сомневался, что их довольно быстро выследят. Но сам он будет уже мертв.
И тут на него нахлынул страх, огромный черный клубок заворочался в груди… В странной изоляции от этого страха голова сыщика продолжала искать выход из опасной ситуации, и в то же время он с добрым чувством вспоминал тех, кого любил, и теперь он мог даже думать об умершей жене… любить всех: ее, Хорнунг и Ильдирим… Ни условности, ни мораль, ни быстро таявшее время ему уже не мешали. Может ли время растягиваться как резина? Он думал о Бабетте, переставшей быть ребенком, о своем детстве в Гейдельберге… Фабри подстрелил сороку, по Главной улице еще ходил трамвай… Он вдруг вспомнил Веронику из параллельного класса: стоило ему ее увидеть, он немедленно представлял девочку голой; эрекции на уроке физики, жаркое лето 68-го, когда все говорили об отчаянных студентах, а он неумело занимался сексом с Сибиллой на табачном поле под Лойтерсхаузеном. Его свадьба, гордый отец обнял его неумело — часто они в этом не упражнялись. Потом, вечером, пьяное пение в клубе, рассыпанные бусы на берегу Неккара… И вот — конец жизни на берегу Балтики.
Тойер повернулся к Зенфу:
— Ты помнишь? — Веселье в голосе поразило его самого. — Горилла Богумил просил банан и изобразил такой жест, словно гладил. Кажется, я знаю почему. Фредерсен любил мальчишку на свой пакостный лад и чуть ли не с нежностью принес его к ограде; перед этим он, вероятно, сунул ему в рот свои причиндалы. Богумил именно это нам и сообщил. Я все-таки был чуточку прав, а что еще надо в жизни?
Никто не реагировал, да он и не ждал ответа.
— Стекло… Вероятно, Богумил принимал его за твердый воздух, а свобода была непостижимо близкой — за тем рвом, который он никогда не сможет преодолеть, никогда, и он наверняка не понимал, что с ним происходит, потому что мы, люди, так ловко умеем забирать абсолютно все у самых слабых. — Тойер едва не прослезился от собственных слов, однако взял себя в руки. Где найти силы, ведь они так нужны ему… Но силы иссякли, придется уходить из жизни без них. — Знаете что, господин Кёниг? Да вы знаете, конечно: с нашей смертью еще ничего не закончится.
— Не пытайтесь меня уговаривать, — буркнул Кёниг. — Все решено.
— Ваша дочь сильно рискует, — продолжал Тойер. — И Фредерсен. Он наверняка ее ненавидит, ведь она убила его Анатолия. А вы ненавидите его! Он сделал убийцей вашу дочь, а сейчас и вас тоже. Вы только начали убивать, вы трое. Неужели вы думаете, что вы на нас остановитесь?
У Кёнига дернулась бровь.
— Замолчите, — сказал Фредерсен. — Убийства никогда не прекращаются. Потом был убит еще один парень. Я читал в газете.
— И это случилось как раз в ту ночь, когда Корнелия мне все рассказала, и мне пришлось везти ее на дачу в Уккермарке, где Фредерсен хранил оружие… — Кёниг истерично захохотал. — Я еще подумал: теперь у нас на это время нет алиби…
— У вас трогательное представление о работе полиции. — Тойер покачал головой. — В Гейдельберге случается убийство, и кто-то проверяет алиби учителя начальной школы, живущего в семи сотнях километров. А с оружием вы ловко придумали, господин Фредерсен: не дома храните, ведь там могли устроить обыск… Вы уже применяли его когда-нибудь?
Фредерсен отрицательно покачал головой:
— Но меня ничто не остановит.
— Вы еще не убийца. Пару лет посидите в тюрьме, так ведь не всю жизнь.
— Педофилов за решеткой не щадят, это знает каждый. — Голос Фредерсена дрожал. — Я этого не переживу.
— Они все трусы, — сказал Зенф. — Поэтому они и делают вид, что любят нас, малолеток.
— Ах, — ядовито процедил Фредерсен, — вы тоже были чьим-то воробышком?
Тойер с трудом подавил дрожь в голосе:
— Что вы тянете? Убивайте! Убивать тяжело, господин Фредерсен, господин Кёниг, гораздо тяжелее, чем пережить тюрьму.
Что-то мелькнуло, раздался стук. Поначалу Тойер ничего не понял, потом на него нахлынул отчаянный страх, сменившийся надеждой. Это Кёниг уронил свой пистолет.
— Вы с ума сошли? — Фредерсен повернулся, его пистолет теперь был направлен на Кёнига.
Зенф каким-то образом избавился от веревки, схватил пистолет и выстрелил в Фредерсена. Тойер увидел лицо своего коллеги, оно был совершенно спокойным и безмятежным.
— Я умею показывать фокусы, — тихо сказал Зенф. — Меня этому научил мой похотливый дядюшка, когда я был его воробышком. Без моего дядюшки меня бы здесь не было, и без него я бы сейчас пропал. Что за безумный дьявольский круг!
Корнелия подняла пистолет Фредерсена.
— Не надо! — воскликнул Зенф. — Я не хочу тебя…
Раздался выстрел. Корнелия застрелила своего отца.
— Поздравляю, Тойер!
— Поздравишь меня, когда у нас наконец-то все будет хорошо.
— Для этого тебе нужно быть здесь.
— Еще парочка дней, последние допросы, понимаешь?
— Да, я понимаю. В порядке исключения я тебя снова понимаю.
— В ответ я постараюсь тебя понимать как можно чаще.
— Я все видела. Вообще-то виновата Дани со своей бутылкой «Апфелькорна». Фредерсен отправил домой ее и Яну. Я осталась одна и не могла заснуть. Вышла на улицу и еще раз зашла в зоопарк. Никто этого не заметил, и моего возвращения тоже.
— Ты была влюблена в Анатолия? — осторожно спросил Тойер. Коллега Бонгартц, державшийся в последнее время весьма приветливо, вел протокол.
— Да, очень, иначе бы со мной такого никогда не случилось.
— Хорошо быть влюбленной, да?
