— Господин Кёниг! Лучше всего, если мы поговорим с вами как разумные люди.
Корнелия впервые рассмеялась:
— Он незаконно забрался в нашу школу! Сам признался, не прямо, конечно. А теперь хочет, чтобы мы вели себя разумно.
Казалось, Кёниг что-то напряженно обдумывает. Он взглянул на часы.
Тойер решил, что ему лучше поскорее уйти отсюда. Но Кёниг уже рванул ящик письменного стола и выхватил пистолет. В руке Корнелии тоже было оружие.
— Просто смешно, ведь вы не мафиози-убийцы, — услышал Тойер собственный голос.
— Я больше не знаю, кто мы, — проговорил Кёниг. — Звони Фредерсену, скорей.
— Сам звони, — огрызнулась Корнелия.
Она заработала злобный взгляд, но отец послушался.
— Ты просто настоящая атаманша. — Тойер кивнул почти с одобрением.
Зенф прекрасно выспался. Ночной поезд на Гамбург надо взять на заметку как терапевтическое средство. Пожалуй, ему стоит сделаться завсегдатаем Транссибирской железнодорожной магистрали — вот, наверное, где можно ехать долго и спокойно! Завтрак в Альтоне, местный поезд до Киля и, наконец, Эккернфёрде. Он радовался, что у него наладились отношения с Ильдирим. Он перестал быть нежеланным гостем и получил от нее приказ заботиться о Йокеле. Но для этого его еще нужно отыскать. Отель «Зигфридверфт»? Нет у нас никакого господина Тойера. Дом на Петерсберге? Пустой. Зенф прошелся вниз по Бергштрассе и расплылся в улыбке: там стояла знакомая «тойота». Шеф посетил знакомые места.
К нему кто-то подошел. Зенф оглянулся — Фредерсен.
— Ваше лицо мне знакомо!
— Вряд ли, — возразил Зенф, пытаясь не обращать внимания на шум в голове. — Я только что сошел с поезда.
— Вы из гейдельбергской полиции. Вы уже следили тут за мной.
— Я здесь по частному делу.
— Да? — Фредерсен задумался. — Ну что ж, похоже. Если бы вас, гейдельбергских, было здесь много, вы бы не стояли здесь один, верно?
Зенф предпочел не возражать; он охотно прикончил бы эту мразь на месте, но совладал с собой.
— Не убийство ли в зоопарке вы все еще расследуете? — продолжал расспросы школьный учитель. Полицейский молчал. — Я тоже никогда не верил в несчастный случай. И теперь не верю признанию этого ничтожества. Наша газета скоро станет гейдельбергской, так часто мы тут, на севере, читаем про вас. — Фредерсен задумчиво посмотрел на него, Зенфу удалось выдержать его взгляд. — Что ж, я полагаю, что могу вам помочь с разгадкой, да, я вам помогу. Помогу моим гейдельбергским друзьям. — Фредерсен язвительно улыбнулся. — Я знаю, я у вас на подозрении, иначе бы вы не беседовали с моими соседями. Но я учитель немецкого, не кикбоксер. Пойдете со мной? Зенф кивнул.
Тойер услышал треньканье дверного звонка. Кёниг, спустившись вниз, открыл, последовал краткий обмен фразами. Шаги. Вошел Фредерсен. За ним Зенф, последним Кёниг с пистолетом в руке.
У старшего гаупткомиссара отвисла челюсть.
— Команда есть команда, — грустно заметил толстяк. — До последнего дыхания. Они нас прикончат, и я в этом виноват.
Со странным безразличием Тойер наблюдал, как Фредерсен забрал оружие у Корнелии и велел ей связать полицейских. Девочка запротестовала, хотела забрать пистолет назад, но Фредерсен прикрикнул на нее, и она пошла за липкой лентой. Скотча в доме не нашлось, и Кёниг принес веревку. Корнелия с силой затянула узел, веревка врезалась Тойеру в запястья.
Фредерсен с Кёнигом вполголоса обсуждали, как поступить после того, что случится в подвале. А что там должно случиться? Ах да, их там застрелят. Но почему потом? Значит, они все же боятся. А вот он совсем не испытывает страха, словно говорят не о нем, а о его двойнике. Ну давай, Тойер, делай же что-нибудь! Говори, уговаривай! Тебя упрекают, что ты слишком часто молчишь, так попробуй, измени свою жизнь к лучшему, пока она еще у тебя есть!
— Ну, господин Фредерсен! Столько суеты — и все из-за какой-то педерастии…
— Не трудитесь продолжать свое расследование, — злобно прошипел Фредерсен. — Лучше наслаждайтесь отставкой, вы оба. Она продлится недолго.
— Анатолий был для вас идеальным любовником, — не послушался Тойер. — Красивый парнишка, не ставший своим в классе, одинокий, трусливый, возможно, просто пассивный, много переживший, но разумный. Из тех, кто станет благодарить, если окажешь ему внимание, кто поначалу даже не поймет, что за дружбу ему предлагают.
Кёниг поморщился от отвращения. Корнелия безучастно сидела за письменным столом.
Фредерсен молчал, он застыл, не спуская глаз с Тойера. Гаупткомиссар разглядывал его, словно видел впервые. В рассеянном свете мансарды учитель показался ему актером, который после исполнения своей роли вернется к обычной жизни и до начала завтрашних съемок будет нормальным и приветливым.
— А вы-то ему нравились? Ваш малыш охотно вас обнимал? Или его тошнило от вашей обезьяньей задницы, липкого конца, потных рук? — Тойер пытался разъярить Фредерсена, заставить его нервничать. Никакой реакции. — Почему вы не злитесь? Почему позволяете себя оскорблять? Потому что знаете, какой вы мерзкий.
— Он ненавидел вас. — Зенф говорил как сомнамбула. — Возможно, вы и питали какие-то иллюзии, но Анатолий вас ненавидел. Он ненавидел ваш запах, пот, слюну, ваши узловатые руки и ноги, дряблые ягодицы, ваш смех, ваши подарки. Вы думаете, это не так? Ведь он же смеялся, был приветливым. Потому что он подчинялся вам и что-то ощущал. Но все это только ваши иллюзии, и они существуют до сих пор лишь потому, что вы его убили, господин Фредерсен. Не важно, что случилось ночью седьмого января, убийство произошло гораздо раньше. Не важно, что вы сделали или не сделали. Вы забрали у мальчика его тело, и это настоящее убийство. — На губах Зенфа выступила пена, но он не кричал. — Анатолий был твоим хобби, твоей собственностью. Ведь ты платил за его шоколад. Свинья. Грязная свинья.
— Ему это тоже доставляло радость, — тихо проговорил Фредерсен. — Я знаю точно. Как он вздрогнул, когда кончил в первый раз! На пляже в дюнах, под Лабоэ. — В его голосе звучала нежность, и это было противней всего. — Огромный риск, но мне хотелось, чтобы он испытал те ощущения в прекрасном месте, мне очень хотелось. Я гладил его, поначалу он дрожал и был напряжен, да и погода стояла холодная, это было ночью, чтобы нам никто не помешал. Но потом его худенькое, слабое тело разогрелось, расслабилось, и потом, когда он отдался целиком, он положил мне руку на плечо, так робко и невинно…
Господи, если бы он побыл моим воробышком еще один-два года, я бы его отпустил, щедро отблагодарив, и он остался бы навсегда моим другом; я бы оплатил его учебу: он заслужил такую награду. Я не люблю грубые, угловатые мужские тела, ведь я не голубой.
Тойер едва не расхохотался, несмотря на отчаянную ситуацию:
— Вам это так важно? Что вы не гомосексуалист? Вы считаете это непристойным?
