а после поинтересовался у своих посетителей, пожалованы ли А. И. и П. И. Шуваловым «голубые ленты» (то есть ордена Андрея Первозванного), заметив при этом, что его собственные заслуги значительно выше.
Последний документ дела — опись имущества, находившегося в доме Шафирова: несколько обветшалых предметов мебели, довольно примитивная посуда, несколько книг и картин, пара карет и других повозок (некоторые из них без колес) и лишь одно золотое колечко. Опись была составлена в феврале 1753 года, и, судя по данному документу, владельца этого скарба к этому времени уже не было в живых, следовательно, он скончался в конце 1752 — начале 1753 года.
Чем примечательно дело Шафирова помимо того, что оно уточняет известные биографические сведения одного из второстепенных персонажей XVIII столетия? Прежде всего оно демонстрирует, как решались подобные дела, когда речь шла о человеке знатном и лично известном монаршей особе. Ни административные, ни полицейские органы не имели полномочий самостоятельно принимать решение о его судьбе. Как и в истории застрелившегося в 1750 году генерал-майора С. А. Шепелева[399], законы и устоявшиеся практики в этом случае не действовали, и все зависело от монаршей воли, которая во многом определялась личным отношением к конкретному человеку. Второе, на что стоит обратить внимание, это функционирование выражения «слово и дело». Оно внушало экзистенциальный ужас, живший в подсознании едва ли не каждого россиянина того времени, — то, что Е. В. Анисимов назвал «государственным страхом»[400]. Словосочетание «слово и дело» было под запретом, его нельзя было произносить, но в состоянии безумия или опьянения подсознание часто выпихивало эти слова наружу, заставляя человека потом оправдываться тем, что произнес он их в бессознательном состоянии. Как все запретное, выражение «слово и дело государево» было манящим, соблазнительным. Оно обладало магической силой, было сопряжено с властью, таило в себе возможности, могло быть использовано как оружие, как средство достижения каких-то целей. Произносящий это словосочетание мгновенно превращался в государственного человека; с этого момента власть не могла им не заинтересоваться, не обратить на него внимания, он становился для нее важен. Такова, как можно предположить, была и природа одержимости «словом и делом» Исайи Шафирова, за четверть века до этого испытавшего на себе силу репрессивной машины государства, когда он вместе с отцом был отправлен в ссылку и лишен средств к существованию. В 1739 году за участие в составлении подложного завещания Екатерины I был казнен его зять, князь Сергей Григорьевич Долгоруков. Сам же Шафиров, вновь отстраненный от службы и таким образом выключенный из привычной среды, с помощью этого магического выражения пытался доказать, что он по-прежнему «в деле», что его личность все также значима и важна.
Глава 10
Записки сумасшедшего XVIII века
Графомания (греч. graphe + mania — влечение, страсть, безумие) — патологическая страсть к многописательству, большей частью банальному или даже бессмысленному по содержанию, иногда весьма претенциозному… Возникает по разным причинам, одной из самых частых среди которых является, по-видимому, гиперкомпенсация комплекса неполноценности.
В. А. Жмуров «Большая энциклопедия по психиатрии»
Герой этой главы — бывший переводчик Коллегии иностранных дел Борис Волков, подвергнутый, как уже было рассказано в первой главе этой книги, сенатскому освидетельствованию на предмет душевного здоровья по просьбе его матери. Ее попытки добиться помещения сына в монастырь успехом, однако, не увенчались. В апреле 1741 года она умерла, и вскоре Борис явился в Московскую полицмейстерскую канцелярию и вручил караульным два листа бумаги, ознакомившись с содержанием которых полицейские сразу же переправили Волкова к своим коллегам в московскую контору Тайной канцелярии. Там к полученным документам отнеслись не менее серьезно, а когда их автор чистосердечно признался, что это лишь малая часть плодов его письменного творчества, в доме у него произвели обыск, а все изъятое тщательно изучили и скопировали, благодаря чему и мы имеем возможность познакомиться с нашим героем.
Сразу оговоримся, что никакой художественной ценности сочинения Волкова не представляют; в них лишь отразились фантазии психически больного человека, который мог бы служить прототипом героя повести Гоголя «Записки сумасшедшего». И все же они заслуживают внимания, поскольку запечатленные в них фантазии были навеяны его профессиональной деятельностью и одновременно содержат характерные черты мировосприятия русского человека первой половины XVIII века. Но прежде чем обратиться непосредственно к творчеству Бориса Волкова, стоит познакомиться с основными фактами его биографии.
В своих показаниях и записках Волков называет точную дату своего рождения — 17 июля 1688 года, и значит, в Тайную канцелярию он попал уже пятидесяти трех лет от роду. Его отец, Иван Михайлович Волков, начав службу подьячим Псковской съезжей избы, дослужился до чина дьяка Посольского приказа. Уже в 1666 году он состоял при А. Л. Ордин-Нащокине во время переговоров о заключении Андрусовского перемирия с Речью Посполитой, затем ненадолго вернулся в Псков, но в 1668 году был окончательно переведен в Москву[401], в Посольский приказ. В 1675 году он именовался еще старым подьячим, а в 1683‑м уже стал дьяком. В 1686–1687 годах Иван Михайлович побывал в составе русских посольств в Варшаве, Венеции и Вене, а в 1689–1691 годах резидентом (посланником) в Польше. В 1699 году в составе посольства А. А. Матвеева он отправился в Голландию, взяв с собой сына Бориса, а по возвращении опять служил в Посольском приказе. Согласно показаниям Бориса Волкова, в 1705 году его отец снова ездил в Польшу, а умер в мае 1717 года.
Помимо Бориса у Ивана Михайловича было еще два сына, старший из которых, Григорий, учился сперва в Славяно-греко-латинской академии, а затем в Падуанском университете. В 1704 году он стал переводчиком Посольского приказа и в этом качестве в 1707–1709 годах работал в российских посольствах в Пруссии, Дании и Польше. В 1711 году он получил чин секретаря и был направлен с дипломатической миссией во Францию, где до приезда назначенного туда послом князя Б. И. Куракина должен был от лица царя выразить благодарность Людовику XIV за присланную им к Петру I миссию для посредничества в заключении мира со Швецией, а заодно попытаться добиться субсидий для союзников России по Северной войне. Волков был представлен королю, вел переговоры с французским министром иностранных дел и пробыл в Париже до осени 1712 года, после чего служил опять в Посольском
