выбрать, как поступить. Остается надеяться, что во время разговора решение придет само.
Один взгляд на терпеливо ожидающую странную машинку заставляет меня напрячься. Я поворачиваюсь к доктору Коделл и, приподняв уголки рта в вежливой улыбке, говорю:
– Я бы хотел, чтобы вы остались.
Глава 33
Хотя Коделл не произносит ни слова, готов поспорить, что она тронута моей просьбой. Доктор приятно удивлена: ее брови приподнимаются, в уголках рта становятся видны маленькие ямочки, а карие глаза сияют от радости. Интересно, как изменится ее лицо после звонка?
Следуя подробным инструкциям, я надеваю различные датчики: тонометр, сенсоры на пальцы. Коделл предупреждает, что специально никуда смотреть не надо. Машина через камеру сама отслеживает степень расширения зрачков. Честно говоря, к тому времени, когда все датчики подсоединены, само устройство меня уже не смущает.
Я снимаю трубку и прикладываю к уху, а Коделл набирает личный номер моей матери. Всего пара дребезжащих гудков, и слышится мамин голос:
– Алло? Доктор Коделл?
– Привет, мам!
Раздается прерывистый вздох.
– Здра… здравствуй, дорогой! – тихим, почти срывающимся голосом говорит мама. – Боже мой, наконец-то!
– Ну да, – бормочу я. – Это ретрит без телефонной связи.
– Да-да, я понимаю, – покорно соглашается она.
Мы оба молчим, не зная, как лучше продолжить. С тихим жужжанием машина выплевывает длинную полоску бумаги, на которой мое эмоциональное состояние отражено в виде ровной сейсмограммы, не отклоняющейся от базовой отметки.
– Надеюсь, у тебя все хорошо, – неловко заговариваю я.
– О, у нас тут все прекрасно, – сдерживая слезы, отвечает мама. – С нетерпением ждем твоего возвращения на работу.
– Ага, я тоже, – произношу я, глядя, как линия на графике вдруг начинает бешено скакать.
Несмотря на уверения Коделл, будто машинка рядом со мной – вовсе не детектор лжи, она идеально подходит для этой цели. Мое отчаянное нежелание возвращаться на работу наглядно показано на графике.
– Чем… могу помочь? – с запинкой спрашивает мама.
– Я… я хотел попросить у тебя прощения. За то, что заставил столько мучиться. За всю боль и страдания, которые тебе причинил. То, что случилось в июне… не знаю, каким местом я тогда думал.
У мамы перехватывает дыхание. Я говорю то, что она точно хочет услышать. Мне казалось, я и сам в это верю. Однако, к моему удивлению, полиграф ясно дает понять: я лгу. Коделл тоже видит графики и смотрит на меня с пониманием.
Я пришел сюда, желая показать искреннюю вовлеченность в процесс терапии, а выясняется, что я до сих пор говорю полуправду и слабо представляю, как должно звучать откровенное высказывание.
– Надо же… – отзывается мама. – Рада слышать, что ты наконец-то…
– Извини, но так не пойдет, – перебиваю я. – Я знал, что делаю, и не могу просить прощения за состояние, в котором находился. Я был словно в темной ужасной бездне, и рядом никого, чтобы поговорить. И выбраться оттуда я не мог.
Как только я произношу эти слова, линия, выходящая из-под иглы самописца, выравнивается.
– Мог бы поговорить со мной, – говорит мама.
– Ты права, я… – Линия снова делает резкий скачок, и взгляд Коделл приковывается ко мне.
На какие бы данные ни опирался прибор, работает он точно. На мгновение я понимаю, что с его помощью хотела мне показать Коделл. Интересно, произнес бы я хоть слово правды в разговоре с матерью, если бы меня не тыкали лицом в собственное вранье?
– Артур?
– Я не мог поговорить с тобой. – Слова извергаются из самых недр подсознания. – Ты ее ненавидела.
В трубке повисает пораженное молчание. Полиграф выдает почти плоскую линию.
– Что?! Артур, я даже не знаю…
– Она так старалась тебе понравиться! – продолжаю я, с вспоминая прошедшие годы. – Старалась изо всех сил, и я не понимаю, почему ей это не удалось. Если только ты не прикладывала столько же усилий… Ты и не пыталась ее полюбить, иначе она бы точно завоевала твое расположение.
– Доктор Коделл рядом?
– Да.
– Это она советует тебе так говорить?
Я смотрю через стол на доктора Коделл. Она сидит руки на коленях, лицо спокойное и расслабленное, уголки рта слегка изогнуты вверх – в ее облике читается уважение, поддержка и даже тихая гордость за меня.
– Она ничего не советует, – твердо произношу я.
В трубке снова воцаряется молчание, но я прекрасно представляю, что творится на другом конце. На маму работает целая армия помощников, начальников отделов и пресс-секретарей, которые отвечают на сложные вопросы до того, как те достигнут ее кабинета. Уверен, мама рассчитывала, что доктор Коделл выполнит ту же задачу. Эдакий психологический посредник, который возьмет все неудобные разговоры на себя.
– Я любила Джулию, – дрожащим голосом заявляет мама. – Хоть и не такую жену я для тебя присматривала, к твоему выбору я отнеслась с уважением. Но она не ценила твои приоритеты, Артур. Она никогда не уважала то, чем ты занимался, сколько пахал! И я не могу прикидываться, будто не видела этого, не замечала! Каждый раз, когда мы разговаривали, она просила уменьшить тебе нагрузку, а то и отпустить с работы вовсе! Ты дал ей жизнь, о которой другие девушки и мечтать не смели! Обидно, когда тот, кто, по идее, должен тебя любить, привыкает к уровню жизни, который ты обеспечиваешь, но не принимает важную часть твоей личности!
– Это не ее вина.
– Она взрослая женщина, Артур! А ты кидаешься на ее защиту по любому…
– Я хотел уволиться, – тихо признаюсь я.
Самописец выдает абсолютно ровную линию, и я тоже обретаю душевное равновесие. Мама, наоборот, задыхается от эмоций.
– Я убеждал себя, что жду подходящего момента, дабы не создавать лишних проблем, – мрачно усмехаюсь я. – А когда десять лет пролетели как один миг, я вдруг понял, что просто трусил. Я говорил Джулии, что хочу уволиться, примерно дважды в месяц. За десять лет – примерно двести жалоб, после которых я ничего не делал. Черт, каким же ничтожеством я выглядел!
К глазам подкатывают слезы, однако я по-прежнему совершенно спокоен.
– Джулия обращалась к тебе по своей инициативе. Я ее не просил. Но она так поступала, зная, что этого хочу я. А я готовился и даже написал заявление об уходе. Мы собирались наконец поехать на озеро Анси, и я бы тогда…
Линия полиграфа начинает выгибаться зубчатой дугой, открывая мне горькую правду: заявление об уходе лежало в моей папке уже четыре года. Поездку на озеро я откладывал бесчисленное множество раз, успокаивая себя тем, что в следующем году точно решусь уволиться.
– Мне жаль, Артур. Мне очень жаль, что ты не мог со мной поговорить. Жаль, что ты
