class="p1">— Я и так знаю.
— Не знаешь.
Он улыбается снова — она каждый раз разная, эта его улыбка. И сейчас о нее можно руку порезать.
— Давай начистоту. Я честно отвечаю тебе, а ты — честно отвечаешь мне. Идет?
— Идет.
О чем я думаю, господи? На черта мне его честность?
Он становится серьезным мгновенно, вся его напускная бравада стекает с лица потоком воды.
— Не отвертишься. Ты пообещала.
— Само собой.
— Ладно. Тогда спрашивай.
Спрашивать, да?.. а что я вообще… хочу о нем знать?..
Вопрос рождается из чистоты разума — неожиданный даже для меня самой.
— Тогда на поединке… ты правда собирался убить Мара?
Он молчит довольно долго, и у меня есть время подумать — а что, собственно, я буду делать с его ответом, каким бы он ни был? Наконец Раш медленно говорит:
— Я спускался туда… с мыслями о смерти. О своей смерти. Я шел и думал… что умереть от руки лучшего друга… не худшая смерть. А потом… когда дрался… когда он ранил меня… стало страшно. Я не хочу умирать. И тогда не хотел… и сейчас не хочу. Я не собирался его убивать… но я бы наверное смог. К счастью, не пришлось.
Ох.
— Ты сказал… что он твой лучший друг… но сейчас… отношения между вами нельзя назвать дружескими.
— Да что ты говоришь, — ухмыляется он грустно. — С чего бы это?
— Я знаю, это моя вина… и мне жаль, что я стала между вами… я правда… не хотела, чтобы так все обернулось…
Раш тянется рукой — и уворачиваться кажется неправильнее, чем позволить ему коснуться пряди волос, пропустить её между пальцев… маленькое нечто внутри меня вопит истошно, вопит что-то гадкое и дурное… но слушать его я буду потом.
— Это все действительно просто шерхова… кхм… но даже если бы я знал, чем все обернется… все равно бы зашел сюда.
— Ты не жалел об этом? Ни разу?
— Первое время жалел, и очень сильно. Почти ненавидел — и тебя, и его… насколько я вообще могу тебя ненавидеть. А потом…
— Потом?
— Потом понял, что… что все будет бессмысленным, если я буду просто поганить всем жизнь. Ну и кое-кто жирно так намекнул, что будет, если я не прекращу…
— Мар тебе что-то сказал?
— А при чем тут он?
— Ну… после того раза… он тебе что-то говорил?
— Нет, — не врет, выглядит удивленным. — Он мне морду начистил знатно, но… дело не в нем. Стал бы я ради него так стараться…
— То есть, — внутри пузырится, шипит и лопается догадка, — ты все это… только из-за меня? Из-за того, что я… сказала?
— И сделала.
— Тебя так впечатлило показательное самоповреждение? — нет, ну в самом деле, ну не могло же…
— Да, впечатлило! — рявкает он внезапно мне в лицо. — Как можно саму себя вот так брать и резать?! Ты нормальная вообще?!
— Извини…
— Где твой инстинкт самосохранения? Или у твоего вида он отсутствует?!
— Прости, я правда…
— Ааа, шерхи меня растереби… Нет, серьезно, как? Как можно осознанно ранить самого себя?
А вот это уже — тонкий лед.
— Это… не так уж и сложно. Если представить, что рука не твоя…
— Даже слышать не хочу. Хватит. Просто пообещай, что никогда больше не будешь так делать. Если увижу или узнаю, а я узнаю, будь уверена, я тебя…
— Что? — нет, мне правда интересно, что он сделает, он и сам скорее всего не знает, вон как разошелся…
— Я тебя в госпиталь военный сдам. Там вечно медсестер не хватает. Может, ценность жизни усвоишь.
Ценность жизни, да?
Наверное, что-то такое у меня на лице… он вдруг затихает, смотрит внимательно… а потом спрашивает совершенно другим голосом:
— Что с тобой случилось?.. Это ведь… неправильно. Так не должно быть у живого существа.
Сказать или…
— Честность за честность. Ты обещала.
И уже жалею об этом.
Но отступать некуда. Голос звучит как будто чужим — как будто я сама слушаю, а не говорю.
— Я… заболела. Там, на Земле… Сразу не поняла даже… я… начала видеть… и слышать… странные вещи… которых никто другой не видел и не слышал. Я стала делать странные вещи… иногда страшные, чудовищные… а когда наконец добралась до врача, оказалось, что у меня какие-то изменения вот тут, — прикосновение к виску, — и это нельзя вылечить. Можно только сдерживать проявления. И когда казалось, что мир разваливается… боль помогала мне отличить реальное от нереального. Так что ты прав, это… неправильно. Это ненормально, и я сама это знаю. Когда меня забрали на станцию, то это искажение вроде бы вылечили… я больше не вижу и не слышу всякое… так что не волнуйся об этом, я никому не наврежу или… не сделаю ничего странного. Но для меня нет никакой сложности в том, чтобы причинить себе боль сознательно, я не боюсь крови, не боюсь боли… такой во всяком случае не боюсь…
Потому что есть кое-что пострашнее боли…
— Эй…
Например, очнуться на улице и не помнить, как здесь оказалась… не помнить, что делала последние несколько часов и даже — дней… смотреть в лица людей и не отличать их друг от друга…
— А? Извини… задумалась…
Раш молчит, слегка хмурится… потом с непривычной осторожностью спрашивает:
— А твоя семья?
Ааа… черт… так и знала, что спросит…
— Мы… не близки… Мама… родила меня очень рано от человека, которого не любила. С отчимом и сестрой никогда особо не ладилось… а когда заболела, то и подавно… Сестру я могу понять — она просто боялась за своего ребенка, боялась, что я могу… что-то ему сделать… А мама…
Искаженное лицо — как гипсовая маска.
— Не надо было тебя рожать! Чудовище!
— В общем, не думаю, что меня ищут там… на Земле… скорее всего похоронили, перекрестились и стараются забыть, как страшный сон…
Я замолкаю — чувство пустоты там, где жило горькое, плотное, темное, кажется странным и даже пугающим. Я так давно никому не говорила… да я никому по сути не говорила… не знала, как вообще такие вещи рассказывать… и надо ли? Может, не стоило?.. если он сейчас начнет утешать… или жалеть…
Раш потирает подбородок, внимательно смотрит, а потом спокойно говорит:
— Короче, семья на тебя положила… длинный и ржавый?
Я хлопаю глазами как кукла. Что? Что он только что…
— Ну… выходит, что так.
— Ну и к шерху в задницу такую семью.
— Ээээм…
— Тем более, что по итогу ты всех нагнула.
— …в смысле?
— В прямом. Ты вырвалась из серого и загазованного мирка
