по эмалированным кружкам-гестаповкам (предмет моей гордости, прогрессорством занялся, обмотал ручки шнурками, теперь можно пить не обжигая хотя бы руки). — Так Шурка о тебе беспокоится, кто ей сказку расскажет на ночь. Спросила: «А рыбу привезет?». Не «лыбу пливезет», а чисто «р» выговорила, порыкивает правда ещё, с усилием проговаривает…
Я расплываюсь в довольной улыбке — не зря бился! Дядя Паша, отметивший мою реакцию, задает неожиданный вопрос:
— Вот кем ты себя больше чувствуешь, Вань? Собой прежним или этим мужиком из будущего? Сестра и Шурка в тебе новом души не чают…
— Я после вчерашнего, дядь Паш, вообще никак себя не чувствую! — Дипломатично ухожу от ответа и ведь всё так, тяжело неподготовленному организму далась огненная вода. — Как я маму и сестру могу не любить⁈ А этот мужик, как ты выразился, часть меня, нормально мы с ним уживаемся!
С дядькой вчера удалось поговорить по душам, успел до того, как убежал за шалаш стравливать закуску на землю. Узнал наконец так занимавшую меня историю — за что он отсидел в лагерях больше червонца. А оказалось всё банально — был он, она и в край обнаглевшие «хозяева жизни» из мажоров в университете.
Дядька, помимо учебы — подрабатывал где мог, чтоб произвести впечатление на свою пассию. А та (понаехавшая, подобно самому Паше — из деревни) кривила нос и поглядывала в сторону звезды курса — комсорга, сына обеспеченных родителей из номенклатуры. Без особой взаимности, впрочем, тот таких деревенских простушек к своему пятому курсу уже не одну оприходовал. Так бы всё и сладилось у дядьки с его избранницей, та дурой не была и поглядывая на журавля в небе — синицу из рук не выпускала. Перебесилась бы со временем…
Всё изменилось в тот вечер, когда Павел горбатился на разгрузке вагонов с такими же собратьями студентами, а мажор наконец то обратил внимание на довольно-таки симпатичную поклонницу. Позвав её на приватную вечеринку, где тоже всё окончилось стандартно — попользовались ей по кругу, с особым цинизмом на прощание посоветовав не искать правды. Девчонка советам не вняла, бросилась под защиту дядьки и написала заявление в милицию.
Дело, возбужденное по заявлению — на глазах превращалось в фарс, и дядькина избранница, не выдержав издевательств в институте и пересудов сверстников — вышла из окна общежития. А дядька, в состояние аффекта — прирезал мажора прямо в аудитории, попутно проткнув нескольких его приятелей, самонадеянно попытавшихся его остановить. После такого общественного резонанса маховики правосудия закрутились наконец так, как надо — соучастников той вечеринки осудили за групповое изнасилование (у остальных таких родителей, способных повлиять на отправление правосудия — не оказалось). А дядька, по классике — поехал на лесоповал в Мордовию, за убийство…
Поступок этот я одобрил, хотя исполнение осудил. Надо было не на публику мстю осуществить, а как-то хитрей, о чем и не замедлил сказать. Милиционеры мой взгляд на проблему всячески поддержали, тут же принявшись вслух рассуждать, как ловчей этого комсорга можно было уконтрапупить. Кто бы сомневался, тут тебе и опыт Афгана, да и вообще — с преступностью эффективно могут бороться только такие люди, которые и сами психологию преступников понимают, и методы применяют схожие. Вся разница только в том, что у них есть право на насилие, одобренное государством и все их действия, в конечном итоге — идут на пользу общества. Огражденного от насилия и преступности, а тут, как не крути — уговорами и увещеваниями толку не добьёшься. Сам насмотрелся на такие рожи во время заключения, что не понимал отсутствие в нашей стране смертной казни. Да и изолировать иных следует от общества не на время, а навсегда. Смысл выпускать на свободу рецидивиста, проведшего в заключении большую часть жизни? Он не только никогда не социализируется, у него и мысли такой не возникает…
— Хорошо вам, со стороны советовать! — В сердцах бросил дядя Паша. — Я и сам потом догадался, что по другому надо было, а тогда словно забрало упало… А у вас с этим как, Вань?
— Проще всё, вообще ничего не стесняются. У кого деньги, тот и прав. А если власть есть, то и деньги прилагаются, и отсутствие совести в довесок…
Заодно и с ограблением Панкратихи свои подозрения подтвердил, как поначалу не отнекивались родственники с Васей. Чем меня больше убеждали:
— Да как ты мог такое подумать вообще, Ваня⁈
Тем больше крепла уверенность, что без них это дело не обошлось. Да и судя по дяде Паше, активно отмазывающему «оборотней в погонах» — без него тоже не обошлось. Не зря он тогда на рыбалке вместе со всеми ними шушукался.
— Все равно вы эти деньги толком не сможете использовать! — Заявил я. — Пока дело не утихло, всю сумму тратить не резон, светиться. Через четыре года они бумагой станут, а ещё раньше на них не купишь уже ничего. Да и сколько там этих денег, тыщь пятьдесят то хоть было?
— Что за подходы детские, Вань? — Засмеялся Вася. — Где ты учился, мы там преподавали!
— Да хусним! — Махнул рукой Андрей. — Мы сейчас в одной лодке, а если поверить тому, что нас всех ждет в скором времени, не след друг от друга что-то утаивать. Триста тысяч с лишним у ней взяли, не считая золотишка под пару кило.
Однако, ничего себе, триста тысяч советских рублей, это как же воровала простой советский директор торговой базы⁈ Я и до этого не особо сочувствовал почившей в бозе Панкратихе (вернее, залезшей в петлю), сейчас же вообще — всячески её решение поддерживал. Тут сгущенки нет в магазине и колбасы никакой в селе, а вот такие Панкратихи — под матрасом огромные для этого времени суммы крысят. И ведь не сколько у государства украла, а опосредствованно — у общества. Давить таких безжалостно, ну или по крайней мере — подталкивать в сторону люстры из чешского хрусталя, с привязанной на ней веревкой.
— Мы там, за речкой, — с ненавистью начал Вася. — по их словам, интернациональный долг выполняли. А на деле, это самая настоящая война, где партизанская, а где в полный рост. И там всё понятно, вот свои, вот чужие. А здесь мирная жизнь вроде, а присмотришься на «своих» так называемых и понимаешь, давить их надо. Это же как зараза, по всей стране
