отвел бы тебя в «Опалённый гусь», но здесь вся надежда на твои познания.
— Я разбираюсь в местных ресторанах не лучше твоего, — вздохнула я.
— Почему? — удивился он.
— Училась, работала, редко куда-то выбиралась. Но знаешь, скоро большой праздник. Люди по всему миру будут провожать старый год и приветствовать новый. Обычно в новогоднюю ночь загадывают желания. Теперь я знаю, что попрошу.
— И что же?
— Чаще бывать в центре города в приятной компании. А ты бы что выбрал?
— Так сразу не скажешь, — растерялся он, помолчал немного, глядя куда-то вдаль, а потом предположил: — Может, счастье для Сэм?..
— А для себя? Чего хочет Константин Кольдт?
— Есть! — выкрутился он. — Веди к пище, женщина! Или ты добиваешься моей смерти, и чтобы труп занесло снегом на радость фригонцам?
Покачала головой. К этому я точно не стремилась.
Мы прогулялись по абсолютно белому Александровскому саду, завернули на Красную площадь. Я старалась показать иноземцу достопримечательности, вкратце рассказать то, что знала сама. Перед ГУМом, похожим на расписной пряник, пестрела шатрами рождественская ярмарка. Разрумянившиеся мужчины, женщины, дети коньками резали лёд. Из колонок над катком лилась музыка прошлых лет, перекрываемая гомоном толпы, взрывами смеха, топотом тысяч ног.
За главным универмагом — Никольская улица. Шумная туристическими массами, богатая украшениями, контрастная уличными артистами у дорогих витрин. Даже двигаясь по краю, нам приходилось буквально продираться сквозь лес людей.
Вскоре мы вышли на просторную Лубянку. С облегчением набрав полные лёгкие морозного воздуха, я зашагала к переходу. Подземный тоннель вывел на противоположную сторону площади. Мы взяли налево, предпочтя Мясницкой улице Кузнецкий мост. Здесь гуляло меньше народу, чем на Никольской, и всё же ни в одном заведении общепита не было свободных мест.
Я замерла у какой-то вывески и уже открыла рот, чтобы сообщить Константину, что мы едем домой варить пельмени, как сквозь стекло заметила, что какие-то дамочки сгребают со столика телефоны, поправляют волосы, накидывают на плечи пальто. Не обращая внимания на вопросы Кольдта, я ворвалась в ресторан и, чуть не сбив официанта и двух подруг с ног, швырнула шарф на едва освободившееся место.
— Простите, — пискнула я, наблюдая, как на лицах обеих женщин проступают признаки возмущения.
И мне наверняка не удалось бы избежать конфликта, если бы в тот момент, когда одна скривилась, будто надкусила незрелое яблоко, а другая разомкнула густо обведённые помадой губы, у столика не возник Константин.
Он уже успел снять куртку-аляску — та висела на сгибе его локтя. Болотный джемпер подчёркивал цвет глаз, выгодно оттенял медь волос, и главное, не скрывал достоинств фигуры. За время прогулки идеальные джинсы не перестали быть таковыми, а горчичные тимберленды доводили нарочито небрежный образ до совершенства.
Я испытывала одновременно гордость и досаду. Первое — потому что сумела на глазок подобрать Кольдту правильные вещи, а второе — из-за того, как менялось поведение женщин рядом с ним. На Амираби мы не бывали в обществе, и слава богу! Здесь представительницы слабого пола демонстрировали две реакции на моего спутника: или поспешно отводили глаза, или, ничуть не смущаясь моим присутствием, смотрели в упор. Я не имела права на ревность, но она поселилась в сердце со дня визита Клементины в Рощу, и я привыкла к этому чувству, как привыкает жить с ноющей болью избегающий стоматолога человек.
— Ничего, — елейным голосом пропела та, что с помадой, — мы как раз собирались уходить. Ну и ажиотаж сегодня, верно?
Константин улыбнулся и протиснулся к свободному стулу.
— Да, спасибо! — ответила я за него.
Недовольно поджав губы, дамы удалились несолоно хлебавши. А я мелочно порадовалась, что фламийский альтеор ни бельмеса по-русски.
Все позиции в меню были продублированы на английском языке, что избавило меня от необходимости быть переводчиком. Не успела я вникнуть в состав блюд, как возле столика материализовалась симпатичная девушка с занесённой над блокнотом ручкой.
— Здравствуйте, я Мила. Готовы сделать заказ?
Я глянула на Константина и перевела вопрос. Официантка просияла.
— В нашем заведении рады гостям столицы! — сказала она по-английски. — Откуда вы, если не секрет?
Про Америку и Великобританию все худо-бедно знали, Канада и Австралия тоже были на слуху. Мозг лихорадочно соображал, что врать.
— Новая Зеландия! — выпалила я, не дав Кольдту раскрыть рта и испортить мне ужин.
Про эту страну помнила только то, что в ней снимали «Властелин колец». Вряд ли основная масса соотечественников могла похвастаться большим.
— Здорово, — заключила она, чем полностью оправдала мои надежды: — Мы специализируемся на сырах и вине. Помочь с выбором?
Я совершенно не разбиралась ни в том, ни в другом и отдала бразды правления Константину, а сама с мрачным видом взирала на то, как они обсуждают достоинства того или иного сорта, как он кивает некоторым рекомендациям, как от улыбки вспыхивает румянец на девичьих щеках. Мила уже не казалось мне такой уж милой.
Я заказала тёплый салат с говядиной, Кольдт — стейк с картошкой. А ещё сырную тарелку и сногсшибательное вино, которое он, похоронив миллиарды моих нервных клеток, выбрал с помощью сотрудницы ресторана. Последняя не могла крутиться у нашего столика вечно — в условиях полного аншлага не побездельничаешь. Когда она отошла к другим посетителям, я почувствовала себя свободнее и даже сумела насладиться едой.
— Ты что-нибудь чувствуешь? — спросила, накалывая на шпажку кубик пармезана.
— В смысле? — мужчина перестал жевать.
— Ну, магию. Мы же, вроде, искали её.
Он отложил вилку и нож, ухватил за ножку пузатый бокал. От движения вино всколыхнулось. Константин оценил аромат, сделал глоток и наконец ответил:
— Нет. Я не ощущаю потоков. Вообще никаких. Это так необычно. Словно лишился органа чувств и учишься жить, опираясь на другие.
— Очень интересно.
— Почему?
— Получается, ты каким-то образом связан с остальными магами. Будто каждый из вас является частью единой сети. Если удалить отдельные фрагменты, общая картина почти не изменится, но что будет, если убрать слишком много?
— Опять довод в пользу прекращения войны?
— Вот было бы здорово, правда? — поддела я.
Собеседник не отреагировал на иронию. Изумрудные глаза смотрели сквозь окно на то, как ветер кружит белые хлопья.
— Что-то в этом есть, — задумчиво пробормотал он.
Я вопросительно вскинула бровь.
— В этом мире я слабее.
— Оно и понятно. Всё чужое, непривычное.
— Нет, — Кольдт покачал головой. — То есть сначала я посчитал так же. Списал слабость на тяжёлый ритуал, адаптацию к экологии, местным реалиям. Однако мне будто не хватает энергии, я чувствую себя усталым…
— Это Москва! — хохотнула я. — Здесь все усталые!
— Нет, серьёзно, знаешь, что я думаю?
— Вся внимание.
— Тёмная точно где-то рядом. Она
