человеку было больно, а ты ничего не знал… вот это гораздо хуже.
– Ох, Слоун, – вздохнула Си-Джей. – Мне так жаль насчет Талли. Кажется, я еще этого не говорила, но это так. За последние месяцы я много раз мысленно разговаривала с ней. А лично в тот последний день я сказала ей, что больше не хочу ее видеть. Но раз я постоянно придумываю, что хочу ей сказать, наверное, я не это имела в виду. Хотя ее поступок и запредельно ужасен, она все же меня очень поддержала. А я только наорала на нее, а теперь…
– Ты не виновата, – сказала я, повторяя слова Адама. – Это болезнь. Талли поддержала тебя, потому что в ее силах было помочь подруге, которая заболела раком. Но вылечить твой рак она не могла. Точно так же можно предложить помощь подруге с психическим расстройством, но вылечить ее ты не в силах.
– Я все-таки могла быть с ней добрее.
– Ты даже не знала, что Талли была больна. Возможно, она слишком этого стыдилась. Не знаю, мне она не рассказывала. Но она сделала все возможное, чтобы скрыть, как она страдала, а это, по-моему, явный признак стыда.
– По-моему, тоже, – согласилась Си-Джей. – Не думала, что когда-либо буду ее жалеть, но мне ее очень жаль.
– Мне тоже.
– Думаешь, это как-то связано с тем, как ваша мама… с тем, как вы ее потеряли?
– Не знаю, – покачала я головой. – Мне всегда казалось, что у Талли все хорошо. И даже когда ей было плохо, про маму она не говорила.
Си-Джей кивнула:
– Ты еще слишком мала, чтобы переносить столько боли.
– Ты тоже, – сказала я. – Ведь ты ненамного старше меня.
– И тем не менее мы здесь, – заметила Си-Джей. – Видимо, не так уж мы и малы.
– Если бы ты была моей сестрой, я бы хотела знать, что с тобой происходит. А Талли…
Боже, как же я ненавижу, когда кто-то говорит, чего хотела бы моя сестра, что сказала бы или подумала. Никто не знает, что она бы сделала или подумала. Я замолчала. Мы с Си-Джей посмотрели друг на друга, и тишина наполнилась невообразимой грустью.
– Но я думаю, она хотела бы, чтобы ты рассказала своей семье, – закончила я фразу. – Талли бы не хотела, чтобы ты была одна. Она слишком хорошо знала, каково это. И не хотела бы того же для тех, кого любила.
В палату вернулась Бренна и постучала по воображаемым часам на руке.
– Дамы, я дала вам двадцать минут, – заявила она.
– Мне пора, – сказала я.
– Слоун, подожди, – остановила меня Си-Джей. – Знаешь, я не буду сводить татуировку, ладно? Я ее оставлю.
Я проглотила подступившие слезы и кивнула, а про себя подумала, что, может быть, мне тоже стоит сделать себе такую татуировку.
– И родителям я позвоню, – сказала она. – Обещаю. Можешь проверить и позвонить вечером моему брату. Он все узнает.
– У тебя все будет хорошо, Этель, – сказала я ей.
Си-Джей потянулась ко мне с кровати, я подошла к ней и обняла на прощание.
36
В ПОЕЗДЕ ДО САН-КАРЛОСА я опять мысленно заговорила с Талли: «Талли, привет. Где бы ты ни была, ты меня слышишь? Хотела тебе сказать, что прощаю тебя. Я боялась произнести это слово, потому что не хотела признавать, что вообще злюсь на тебя. В основном я злилась на себя. Но теперь я прощаю нас обеих: по крайней мере пытаюсь простить. Я все равно всегда буду хотеть тебя вернуть. Так же, как хочу вернуть маму – заставить ее не выходить из дома в такой гололед».
В голове неожиданно зазвучал голос Си-Джей: «Думаешь, это как-то связано с тем, как ваша мама… с тем, как вы ее потеряли?» Может, и связано. Когда мама умерла, Талли была на пять лет меня старше. У нее было больше воспоминаний, а значит, больше причин по ней скучать. Может быть, тогда-то и родилась ее печаль или это ее усугубило. Может быть, только с мамой она могла бы поговорить. «Ох, Талли. Я не понимала, как эта потеря тебя подкосила, – не понимала в первую очередь потому, что ты так хорошо заполняла собой все, чего мне могло недоставать без матери. Но кто-то должен был заполнить эту пустоту и для тебя».
Поезд подъехал к станции. Я прошла мимо «Эль-Камино» и свернула на Поплар-авеню. В голове почему-то до сих пор крутились слова Си-Джей: «Думаешь, это как-то связано с тем, как ваша мама… с тем, как вы ее потеряли?» Почему она это именно так сказала? Особенно вот это «как» – возможно, она имела в виду, что мама умерла так внезапно? Но она так неловко остановилась, как будто чего-то недоговаривала.
До дома тети Элизы оставалась пара кварталов, и я неожиданно пустилась бегом. Вскоре я уже неслась изо всех сил. Сама того не осознавая, я мигом долетела прямо до улицы Кресан, 124. Лишь с третьей попытки я попала ключом в замочную скважину. С трудом переводя дыхание, я влетела в дом, не закрыв за собой дверь.
– Слоун? – окликнула тетя Элиза. – Дорогая, я наверху.
Я кинулась в гостиную, схватила фотоальбом на кофейном столике и пролистала до фотографии нас с Талли в похожих нарядах. Вот она я, на своем дне рождения, сижу у мамы на коленях в платье с воротничком с белой отделкой и короткими рукавами.
Мама умерла два дня спустя: ее машину занесло на гололедице.
– Слоун?
Было слышно, как тетя Элиза пробирается на костылях вниз по лестнице. Я вырвала фотографию из альбома и побежала к ней.
– Почему она надела на нас платья с коротким рукавом, когда на улице был мороз? – спросила я. Меня всю трясло.
– Ты о чем?
– Вот об этом.
Я показала ей фотографию. Тетя Элиза выронила костыли, опустилась на ступеньку и взяла у меня фотографию.
– Вот черт, – пробормотала она.
– Талли говорила, что стояли аномальные морозы, – сказала я. – Дороги покрылись льдом. Мама поехала забрать вещи из химчистки и не справилась с управлением. Так говорила Талли.
Я так часто слышала эту историю, что в памяти она хранилась как картинка – как будто я сама там была, сама вела машину и все запомнила. Я чувствовала свои руки на руле. Помнила, как сильно стучало сердце. Как я изо всех сил жала на тормоз, но без результата. Колесо не крутилось. Дерево все приближалось, ближе, и ближе… Я зажмурилась и приготовилась к удару.
– Не рассказывай, – сказала я и рухнула на пол внизу
