сдавать односельчан не собирался, хотя разные отношения были, в кем-то хорошие, а с кем-то не очень.
Но прадед не мог сдать своих по соображением совести.
Унтер-офицер, которому был поручен сбор информации пригрозил убить одного из внуков бегающих неподалеку.
Все иезуитство заключалось в том, что этот подонок предлагал деду самому выбрать, кого из детей убить первым.
Дед прекрасно понимал, что немец не шутит. Как тут сделать выбор? Между плохим и самым плохим? Сдать соседей или потерять ребенка или даже обоих. Праде выбрал третий вариант — атаковать унтер-офицера.
Оружия никакого ни в доме, ни при себе не было, тогда он буквально вгрызся зубами в плечо фрицу, хотя целился в глотку.
Немецкие солдаты его еле оттащили. Дед чудом остался жив. Сразу начался артиллерийский обстрел. Все бросились в рассыпную. Один унтер-офицер и пара солдат не могли отойти от шока и их разнесло в клочья снарядом.
Потом стало не до прадеда и сбора информации. Эта история научила меня тому, что порой в безвыходной «вилке», которую тебе ставит судьба можно найти третий путь. Как я,собственно, и поступил, затеяв драку.
Он спутал все карты Султыгу. У него был план, теперь ему придется либо придумать, что-то новое, чтобы меня нейтрализовать, либо…
Ко нам подошел Гунько серьезным видом. Он кивнул Андрею и тот удалился.
— Илья, ты это… — он почесал затылок, — я тебе верю. Думаю, что механизм «Ижа» тебе подбросили. Кто не знаю. Не серчай на меня.
Я посмотрел на него с недоверием.
— Знаю, у нас с тобой не все ладилось. Если, что не так — прости меня, — он смотрел в долину, — и еще. Ямазов показал мне бумаги. Это, действительно, не листы из дневника.
— А что же тогда?
— Единственное письмо от отца пацану. Он носит его всегда с собой. Утром, видимо, читал, второпях и положил в рюкзак сверху.
— Николай Прокофьевич. Я же видел…
— Ты видел издалека, вот смотри, тут не по-русски написано, хоть и кириллицей.
Он извлек из кармана листки и протянул мне. Я не стал брать в руки и пробежался глазами по написанному. Это действительно было письмо.
А обернулся к Ямазовым и поймал на себе их полные ненависти взгляды.
— Издалека правда похоже на разметку из блокнота Гибаряна. Но нет, — он убрал письмо и похлопал меня по плечу, — у нас нет доказательств, что механизм подбросили они. Согласен?
Я продолжал слушать. Сложно было сказать говорит ли Гунько искренне или играет роль. Сейчас он был убедителен и мне хотелось ему верить. Но как говорится — цыплят по осени считают. Посмотрим, что дальше.
— Вы уверены, что это единственные листы. которые находятся у них?
— Я не знаю, Илья.
— Но вопросов к ним, по этим двум беглым зэкам у вас нет.
— Я тебе на месте сказал: это дело милиции. Я в криминалистике не силен.
— Ну и кто по-вашему убил тех двоих?
— Понятия не имею. Верю, что не ты и не ребята. Мне Ямазовы тоже не нравятся. Я понимаю, что ты думаешь, что это я его привел. Но это не так.
— Вот как?
— Его назначили в поисковый отряд из Москвы. В последний момент перед нашим выездом.
Он назвал мне фамилию.
* * *
Маршрут прерывался рекой Восканкой. Нам надо было выбирать: либо искать брод выше по течению, либо форсировать ее на резиновой лодке.
Места отмеченные на картах, как броды могли оказаться подтопленными и непригодными для переходов. За последнее время русло реки постоянно менялось, потому нет никакой гарантии, что в указанных точка все по прежнему.
Было решено перебираться на единственной лодке в три захода захода, больше троих в лодке не разместить.
Со вчерашнего вечера после нашего инцидента Султыг не проронил ни слова в мой адрес. Он старался не смотреть в мою сторону. Я это чувствовал и относился к нему точно также.
Муса поначалу хмурился и старался показывать грозный вид, но тяготы похода быстро убрали с его лица, это наигранное и еще не отрепетированное как следует, выражение.
В месте выбранном для форсирования река имела сильное течение, но черная вода имела поверхность, гладкую как стекло. Дальше река вливалась в ущелье, в которое с грохотом стекались сразу четыре водопада.
Поверхность без волн, бурунов и водоворотов обеспечивалась глубиной, достаточно серьезной для этой местности.
Она вызывала волнение у обоих Ямазовых. Гаглаи, как и многие их соплеменники, не умели плавать.
Я чувствовал, что липкий страх, который сковывал парня, заставлял его суетиться, делать лишние движения.
Его нервозность передавалась Султыгу, и парадоксальным образом укрепляла уверенность Гунько. Николай Прокофьевич являл собой верх спокойствия, опыта и сфокусированности на цели.
Поинтересовавшись, кто умеет грести, он лихо раздавал распоряжения рассчитывал скорость течения и готовил всех к переправе.
Лодку накачали и проверили.
— Первыми пойдем мы: Я, Султыг, Андрей. Я на веслах, Андрей на корме, если устану — поменяемся. Султыг пассажиром. Вернем лодку на веревке. Вторыми пойдут Илья, Муса и Володя. Андрей вернется за Степаном.
— А че это я последний? — спросил Степан Гунько
— Хочешь поменяться? Могу тебе уступить место в первой лодке на веслах, — весело предложил Гунько
— Не, спасибо. Это я так. Я… тут побуду, — он сел на свой рюкзак, — останусь и понаблюдаю, как вы справитесь
— Ну то-то же. Султыг ты первый, давай в нос. И прям ложись на спину, руками держись за борта. Рюкзак в ноги, оружие на пузо.
Он развернул накачанную лодку так, чтобы Ямазов мог на нее пробраться.
— Андрюха рулевым был? — тот кивнул, — ну отлично, держи третье весло! Но будешь им пользоваться только по моей команде. Травите веревку помалу. Илья держи. Не давай ей глубоко провисать в
