class="p1">– Отлично. Скажи все это, и, если люди все еще будут сомневаться, ты можешь сказать: «Возможно, никто не изменил курс президентской истории США больше, чем Честер А. Артур».
И он такой:
– Угу, я не собираюсь этого говорить.
И я такой:
– Ага, это перебор, но как насчет остального?
И он такой:
– Угу, остальное сгодится.
И третья часть моего плана – и эта часть, от которой я определенно не в восторге, – это подставить кое-кого из ребят. У нас есть анонимные анкеты «Не Спрашивай, Что Твоя Родина Может Сделать для Тебя», которые нужно заполнить, чтобы подать жалобу на других сотрудников, нарушающих правила парка. Никто не относится к ним серьезно, но, по правде говоря, куча нарушений происходит каждый день. Например, все в курсе, что Хейс покуривает вейп в парке, хотя вейпы здесь строго запрещены. В анкете «Не Спрашивай, Что Твоя Родина Может Сделать для Тебя» я сообщаю о том, что Хейс курит вейп, и в тот же вечер мистер Гупта вызывает его к себе в офис.
С одной стороны, я чувствую себя мерзко из-за этого, потому что разве Хейс вредит кому-то тем, что тайком протаскивает вейп в парк? И разве Пирс вредит кому-то своим постоянным Использованием Устаревших Источников, о которых я тоже пишу в анкете? Или как насчет того, что Филлмор разрешает троим детям сразу прокатиться на Горках Филлмора, хотя в правилах четко указано, что единовременная пропускная способность Горок Филлмора – не более двух Друзей Филлмора? Но с другой стороны, правила есть правила, и каждый сам за себя, к тому же я забочусь не только о себе – есть люди, которые от меня зависят, – и, если остальные президенты подставляют себя под удар, совершая глупые ошибки, тогда, возможно, они изначально не заслуживали быть президентами.
Единственный парень, на которого я не жалуюсь, это Бенджамин Гаррисон, даже несмотря на то что он совершенно точно постоянно нарушает правила парка, например, разговаривая с посетителями о своей коллекции мечей, причем неясно, была ли коллекция мечей у самого Бенджамина Гаррисона или он просто говорит о себе. Но он всегда был более-менее добр ко мне, и я думаю, преданность должна чего-то стоить в этом беспощадном мире, потому что иначе что мы вообще здесь делаем?
И вот через неделю реализации моего трехстороннего подхода мистер Гупта вызывает меня к себе в кабинет.
– Я очень впечатлен твоими результатами в последнее время, – начинает он.
И я такой:
– Просто делаю свою работу.
А он:
– Ребята из главного офиса тоже очень впечатлены. Продажи сувениров с тобой резко выросли. Я хочу, чтобы ты знал, что нужные люди это заметили.
А я:
– Рад слышать, сэр.
– Ты относишься ко мне с уважением, – говорит он. – Ты относишься к этой работе с уважением. Не все здесь так делают.
И я такой:
– Не все?
Он такой:
– Знаю, все здесь хотят хорошо проводить время, но это работа, и сотрудники должны это понимать.
– Да, точно. Я всегда был с этим согласен на сто процентов, это работа и все такое.
– Не то чтобы мне нравилось быть плохим парнем, – говорит он. – Я знаю, все думают, что я зануда, но на меня давят со всех сторон, понимаешь?
И я такой:
– Ага, знаю, каково это.
А он:
– Ну, ладно, продолжай в том же духе.
В автобусе по дороге домой я впервые думаю о мистере Гупте не как о начальнике, но еще и как о живом человеке со своими чувствами. Мне интересно: когда он только заступил на должность руководителя парка, знал ли он, какой кучкой придурков окажутся президенты? Я знаю, что, хорошо работая, я делаю его жизнь проще, и даже несмотря на то, что делать жизнь мистера Гупты проще – это не та причина, по которой я хорошо работаю, я совсем не против такого побочного результата. Еще приятно, что мои усилия заметили, потому что так часто жизнь учит нас тому, что вокруг одно вранье и ничто из того, что ты делаешь, не имеет значения. Клево ощущать, что хоть в кои-то веки я могу взять под контроль свое будущее, особенно с учетом того, что Рамоне стало хуже и ей нужно провести несколько дней в больнице, чтобы понаблюдаться и, возможно, сделать операцию.
На следующий день я чувствую желание прийти пораньше, просто чтобы закрепить головокружительный успех – а еще потому, что оказалось, что без Рамоны дом – это какая-то лажа. Я сажусь на первый автобус, пока еще даже не рассвело, и, когда приезжаю в парк, единственные люди там – Амир из охраны и Эмика.
– Ты рано, – говорит она.
И я такой:
– Ага, извини. Я знаю, ты любишь побыть одна по утрам.
И она такая:
– Вообще-то это идеально, потому что я хочу тебя кое с кем познакомить. Помнишь, я говорила, что влюблена?
И тут я по-настоящему жалею, что приехал пораньше, потому что теперь понимаю, что к чему.
Она ведет меня в Особый Кабинет, Куда Никому Нельзя, и я такой:
– Эмика, я уверен, что нам нельзя здесь находиться.
А она:
– Все в порядке, никто не узнает; я это каждый день делаю.
В углу кабинета – прикованный к стене цепью Вадж’м Мадж’вхт, он встречает нас свирепым угрожающим взглядом и тяжело дышит.
– Привет, малыш, – говорит Эмика, и Вадж’м Мадж’вхт продолжает вести себя в своей манере, то есть сидеть на полу со свирепым угрожающим взглядом и тяжело дышать.
Я такой:
– А, это тот парень, в которого ты влюблена?
Эмика улыбается:
– Ты понимаешь, да?
Вадж’м хрюкает:
– Продолжительное препирательство… самоочевидно… Эбигейл!
Затем он садится на корточки и начинает строгать палку.
И я такой:
– Не пойми меня неправильно, я не всегда хорошо разбираюсь в людях, но мне он кажется вроде как настоящим монстром.
– Он не монстр! Я люблю его. Я даю ему целые луковицы, а он грызет их как яблоки.
И теперь я думаю: «Если Эмике нравятся такие парни, то у меня изначально не было шансов».
И Эмика такая:
– Я знаю, это сложно понять. Я тоже сначала его боялась, но у него правда глубокая душа и сердце десятерых. Правда, Вадж’м?
Вадж’м смотрит на нас и хрюкает:
– Надругательство над свободой – это жилки и кости, Эбигейл!
Эмика говорит:
– Верно, Вадж’м.
И я говорю:
– Знаешь, мы правда не должны быть в этой комнате. У нас могут быть большие неприятности.
И почему-то Эмика начинает плакать:
– Он знает, что не принадлежит этому миру, но он не виноват, что
