— И не подумаю, — решительно заявил Анна. Амадис нахмурился и нервно провел рукой по белобрысой голове.
— Это же уму непостижимо, — сказал Анна, — сколько народу вкалывает задаром. Сидят в конторах по восемь часов в день! И главное — в состоянии высиживать!
— Но ведь и вы делали то же самое, — заметил Амадис.
— Мне надоело слышать про то, что было. Будто нельзя вдруг взять — да разобраться, что к чему, даже будучи в глубокой жопе.
— Не произносите при мне таких слов, — сказал Амадис. — Пусть вы не меня лично имеете в виду — в чем я сомневаюсь, — все равно: мне неприятно это слышать.
— Вас я имею в виду лишь постольку, поскольку вы директор. Тем хуже, если выразительные средства, которыми я пользуюсь, попадают в другую цель. Теперь вы сами видите, насколько вы ограниченны и как крепко липнет к вам ярлык. Вы так же узколобы, как человек, состоящий в политической партии.
— Вы мерзавец, — сказал Амадис. — Кроме того, вы мне неприятны физически. И наконец, вы бездельник.
— Да от бездельников конторы ломятся, — сказал Анна. — Их тьма-тьмущая. Утром они помирают со скуки. Вечером — тоже. А днем, в обед, идут и нажираются из алюминиевых плошек всякой дряни, на которую человеку и смотреть-то противно. После обеда они переваривают то, что заглотили, дырявят бумагу, строчат частные письма и названивают приятелям. Иногда среди них вдруг заводится некто, способный приносить реальную пользу. Этот некто может создавать, творить. Он пишет письмо, которое приходит в соответствующую контору. Письмо деловое. Конторе достаточно ответить «да» или «нет», и дело в шляпе. Но только так никогда не бывает.
— У вас богатое воображение, — сказал Дюдю. — И поэтическая, героическая и всякая там душа. В последний раз говорю вам: идите работать.
— В сущности, на каждого живого человека приходится одна канцелярская крыса, этакий человек-паразит. Единственное, что оправдывает существование этого паразита, — письмо, которое разрешит проблему живого человека. И вот, чтобы продлить свое существование, крыса-паразит тянет с рассмотрением письма. А живой-то человек этого не знает.
— Довольно, — сказал Дюдю. — Честное слово, это какая-то галиматья. Я могу поручиться, что есть люди, которые сразу отвечают на письма. Это, между прочим, тоже работа. Так тоже можно приносить пользу.
— Если бы каждый живой человек встал и пошел искать по конторам, кто его собственный паразит, и если бы он его укокошил...
— Вы меня очень огорчаете, — сказал Дюдю. — Собственно говоря, мне бы следовало выбросить вас вон и нанять другого на ваше место. Но, если честно, я думаю, во всем виновато солнце и навязчивая идея спать с женщиной.
— И тогда, — продолжал Анна, — конторы превратились бы в гробы, и каждый крошечный кубик желтой или зеленой краски на стенах, каждый кусочек полосатого линолеума на полах содержал бы скелет паразита. И алюминиевые плошки больше бы не понадобились. Счастливо оставаться. Пойду наведаюсь к отшельнику.
Амадис Дюдю онемел от изумления, провожая Анну глазами. А тот пустился в путь длинными, энергичными шагами и, поигрывая хорошо отлаженными мускулами, без усилий взлетел на холм. Он вычертил замысловатую цепь чередующихся следов и, доведя ее до вершины песчаной выпуклости, бросил там, предоставив своему телу самостоятельно продолжать путь. Вскоре он совсем исчез из виду.
Директор повернулся и вошел в гостиницу. Молоточный перестук стих. Карло и Марен выносили наваленные в кучу обломки. Со второго этажа доносилась трескотня пишущей машинки и мелодичные звоночки, возвещающие конец строки; их заглушал металлический скрежет лопат. На обломках гостиницы уже успели вырасти голубовато-зеленые грибы.
ПАССАЖ
В настоящее время профессора Жуйживьома наверняка уже нет в живых. Одного этого достаточно, чтобы набросать великолепную картину погони. Инспектор, пустившийся на поиски профессора, вероятно, продержался дольше, потому что был моложе и в придачу разгорячен встречей с Олив. Но как ни крути, никто не может знать, что сталось с ними за границей черной зоны. Есть некоторая доля сомнения, как говорят продавцы говорящих попугаев. Любопытно также, что никто до сих пор не присутствовал при соитии отшельника с негритянкой: учитывая изначальную важность персонажа по имени Клод Леон, мы не можем найти разумного объяснения этой заминке. Самое время им уже совершить этот акт перед лицом беспристрастных свидетелей, ибо последствия многожды повторенного деяния должны произвести на естество отшельника эффект, по которому можно будет судить с немалой долей вероятности, выдержит ли он суровое испытание или умрет от истощения. Не судя предвзято о последующих событиях, мы в состоянии, пожалуй, безошибочно сказать, что собирается делать Анжель. Вполне допустимо предположение, что взгляды и поступки его товарища Анны (того, что носит собачье имя, хотя этот последний факт отмечается нерегулярно) оказывают сильное влияние на Анжеля, который вот-вот проснется окончательно вместо того, чтобы просыпаться время от времени и все невпопад, — но, слава Богу, всякий раз в присутствии очевидца. Чем завершится история других персонажей, по правде говоря, не столь ясно: то ли все дело в нерегулярном фиксировании их действий, что приводит к некоторой размытости, граничащей со свободой; то ли, несмотря на приложенные нами усилия, существование их осталось эфемерным. Вполне возможно, что в силу своей бесполезности они будут упразднены. Вы, безусловно, обратили внимание на ускользающую природу центрального персонажа, коим, без сомнения, является Рошель, и другого действующего лица — Deus ex machina[53]— которым можно считать либо кондуктора 975-го автобуса, либо его водителя, а то и шофера желто-черного такси (окраска автомобиля позволяет утверждать, что речь идет об обреченной машине). Все эти элементы книги — не более чем катализаторы реакции; они не участвуют в процессе и никак не связаны с достигаемым в конце равновесием.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
I
Дюдю наблюдал за действиями Карло и Марена. Брешь, проделанная в гостинице, еще не достигла нужной высоты. Пока что она останавливалась на уровне первого этажа, но в дальнейшем должна была разрезать здание пополам. Технические исполнители прервали работу и расчищали проем от завала. Прислонясь к стене и засунув руки в карманы, Дюдю стоял около лестницы на второй этаж. Он размышлял над словами Анны, почесываясь и прикидывая, нельзя ли как-нибудь обойтись без его услуг. Он решил подняться наверх и взглянуть на чертежи обоих инженеров; если работа окончена или близка к завершению, значит, настал удобный момент их уволить.
Дюдю проводил взглядом долгие измерения уже проложенного пути. Подвешенная на сваях дорога была похожа на игрушку. Под шпалами гладко выровненный песок ждал балласта. Рядом со штабелями рельсов и шпал, накрытые брезентом, покоились в разобранном состоянии вагоны и паровоз.
