Настоящий кремень. А приезжать я к вам все равно буду столько, сколько посчитаю нужным. Так что, не терзайте себя – это мой выбор и мое решение.
– Ладно. Хорошо, – по голосу слышу, что улыбается.
– Ксения Михайловна, к вам тут посетитель…
После слов лекаря, меня аж потом пробивает. Кожа холодеет, покрывается испариной. Затихаю в ожидании ответа.
– Кто?
– Ваш муж…
Нет. Ну, у дока на меня явно подточен зуб. Не мог промолчать? Знает же ее отношение ко мне. Зачем сразу так сдает…
– Хорошо. Пусть заходит, – голос у жены хоть и слабый, но в нем слышится твердость намерения.
– Игнат Григорьевич, проходите. Ксения, я буду недалеко. Если что, вы помните, вот у вас есть кнопка под руками. Зовите.
– Да, я знаю.
Переступаю порог. И у меня сердце в груди выворачивается наизнанку. Волосы от затылка до макушки поднимаются дыбом, когда вижу жену.
– Привет, – это единственно, что смог сказать, при виде ее, остальные слова увязли в буре чувств, затопивших меня с головой.
Разговор не клеился.
Я не знал с чего начать и, жена тоже молчала.
– Ксюш…
– Игнат…
Говорим одновременно. И замолкаем тоже. Смотрим друг на друга в ожидании продолжения.
– Говори…
– Говори…
Снова вместе и снова тишина.
– Ладно, – делаю шаг к кровати и останавливаюсь возле, почти вплотную, теперь мне отчетливо виден синяк под “воротником-корсетом”. Он огромный. Черный и… пугающий. – Ксюш, я хотел сказать, что все знаю. Ксюша, прости меня…
Хрипло. На одном дыхании. Слова прямо вырываются из самого сердца.
– А… ты… Ты бы простил? – Ксения продолжает смотреть, не отводя глаз. Взгляд пустой, как два бездонных колодца. В них не видно дна, а значит, и что в сердце любимой тоже нет чувств. И прощения.
– Нет.
– Тогда, почему меня просишь?
– Потому что люблю, Ксюш. И не могу без тебя.
– Ха, смешно, конечно, слышать это от человека, который спал с секретаршей.
– Я… Ксюш. Я, если честно, ничего не помню. Только утро.
На потрескавшихся губах жены замирает ироничная ухмылка.
– То есть, все подстроено? И это ты не для меня старался?
– Отчасти, Ксюш. Но я тогда был не в себе. Этот чертов план о том, чтобы использовать секретаршу в своих целях возник на ходу. Я даже не думал, что так все сойдется. Я же хотел по-хорошему. Я клянусь. Хотел все спросить, но, когда увидел тебя… Меня переклинило. Перед глазами эти гребаные фальшивые тесты и фото. Фото и тесты… Я от ревности чуть с ума не сошел…
– Хватит, Игнат. Хватит. Я не могу. Не хочу ничего слышать. Ты чудовище, Игнат, как и твоя мать. Ты предал меня. Предал Киру. Все перечеркнул одним разом. Уничтожил мою любовь… – лицо жены искажается гримасой боли.
– Ксюш, – в порывистом движении подцепляю ее ледяные пальцы, но жена отдергивает руку.
– Уходи, Игнат. У меня пока нет сил. Уходи и не приезжай больше.
– Ксюша. Я. Ксюш. Мне. Мне жаль, правда. Я не хотел причинить боль ни тебе, ни, тем более, Кире. Это… Я не знаю. Кажется, на какой-то момент меня бес вселился. Ксюш…
– Игнат, ты нормальный? Что ты говоришь? Вместо того, чтобы признать свою неправоту. Признать ошибки, ты пытаешься все свалить на “беса”? Ты думаешь, я вконец идиотка?!
Черт! Черт! Куда-то меня понесло. Не так. Я все хотел сделать не так.
– Ксюша…я не то хотел сказать.
– Уходи. Прямо сейчас. Я не могу… – раздается тяжелый вздох, глаза наполняются слезами. – Уходи… и нет, постой… постой… врача… – шепотом, через силу просит Ксюша, и закатывает глаза.
– Ксюша! Ксюша! – хватаю ее руку. Сжимаю. – Эй! Доктор! Лекарь! Семен! Ксюше плохо! Моей жене плохо! Эй!
Уже через минуту палата заполняется медперсоналом. Меня выдворяют за ее пределы. Захлопывают дверь. Внутри суета, а у меня тело занемело. Кожа покрылась мурашками. Застыла. Мне кажется, такого напряжения я никогда не чувствовал, чтобы вот так, разом все чувства, все эмоции – я весь сосредоточился на том, что происходит там, за дверью. Каждое шуршание. Каждое громкое слово. Всё мной воспринималось так остро, что мышцы сводило судорогой от перенапряжения.
– Игнат! Игнат!
Как будто сквозь толщу воды, слышу свое имя.
Отрываюсь от стекла, через которое видны только силуэты. Непонимающе смотрю на Семена.
– Что? – хриплю, когда сознание включается. – Что с ней, док?
– Бо-о-оже! Ну, что за голос? Что за тон? Если вы так будете реагировать на каждый приступ, а они будут первое время часто повторяться, и вам придется научиться с этим жить, пока не затянется трещина, то вам придется обратиться к психотерапевту. Пойдемте за мной, Игнат Григорьевич. Нужно поговорить.
Я, как будто в тумане, следую за доком. До сих пор не отпустило.
Перед глазами все еще стоит образ жены: белая, как снег, с темными кругами, синими губами… Ублюдок. Какой же я ублюдок! Как я мог быть таким кретином, что позволил всему этому дерьму так далеко зайти? Где были мои глаза? Где?
– Проходите, – Семен отступает в сторону, пропускает меня в кабинет.
Иду на деревянных ногах, словно по трапу на эшафот. Я уже заранее предчувствую, что лекарь скажет что-то плохое, скажет, что не все так гладко, как казалось изначально.
Семен закрывает за нами дверь. Отодвигает мне стул, и сам обходит стол, садится напротив.
– Ну, что могу сказать… Знаете, есть такая поговорка: «Не говори гоп – пока не перепрыгнешь». По сути, у нас так и получилось. Как бы я не желал, чтобы у Ксении Михайловны все прошло бесследно, но увы, порой наши желания разнятся с действительностью. Не мне вам рассказывать.
– Док, давай на чистоту и без прелюдий. Я не люблю этого. Да и нервы и без того ни к черту.
– Согласен. Значит, что мы имеем: трещину в шейном позвонке со смещением. Чем это может обернуться в ближайшем будущем: кратковременные обмороки – раз. Головокружение – два. Провалы в памяти – это три. И это самое опасное. Поэтому еще раз настоятельно прошу. Никаких стрессов. Сейчас состояние Ксении наиболее уязвимое. Вы меня можете услышать?
– Я слышу, док! Слышу.
– Тогда оставьте Ксению Михайловну в покое, Игнат Григорьевич. Исчезните из ее жизни на время. Не усугубляйте ее и без того тяжелое состояние.
