будет, наконец, освобожден.
Если бы Голоса в его голове принадлежал классической Жанне Дарк, Наполеону или даже самому Господу богу, вряд ли бы он им поддался. Сразу же поняв, что это – не что иное, как болезнь.
Но эти Голоса болезнью быть не могли.
Они никогда не спорили – ни с ним, ни между собой.
Они просто говорили, что делать.
Всего Голосов было двое: мужской и женский (в соответствие с двумя ипостасями всего во Вселенной). Женский звучал реже, как правило, разъясняя то, что перед ним говорил мужской, дополняя сказанное им деталями. Мужской же, появляясь, заполнял собой все. Он являлся сутью и откровением, за ним невозможно было не идти, игнорировать, не подчиняться. Власть, мудрость, знание, всесилие, любовь – в нем было все.
«Голос! – с восторгом думал о нем сумасшедший. – Я не просто повернулся на его зов, я вам не капризный ребенок Градский! Он поднял меня из мрака, поднес к свету, согрел вниманием, участием, оживил! Рассказал о моем предназначении, раскрыл мои глаза, объяснил, что и как я должен делать дальше…».
На Земле таких нет (это смешно было даже предположить) и быть не могло. Голоса, безусловно, говорили с ним из другой Вселенной.
Другие мысли сумасшедшего, не связанные с восторгом Голосами, были в этот момент довольно прозаическими. «Умеют же строить, когда хотят!» – маньяк совершал очередной обход пленниц и, по привычке, восхищался качеством своей тюрьмы.
Звукоизоляция, например, на самом высшем уровне. Чтобы из одного бокса можно было услышать, что происходит в другом, одновременно должны быть открыты двери в обоих. А такого не случалось никогда. Достучаться друг к другу через стенку тоже было немыслимым, слишком они были толстые. Строили, не жалея ресурсов, с запасом.
Когда-то эти стены были призваны спасать жизни.
«А я что всю жизнь делаю? – задал безумец вопрос сам себе. – Разве не то же самое?».
Но он тут гость, и скоро улетит.
Маньяк дошел до бокса с Двенадцатой.
Роза по-прежнему являлась его любимицей. Вот с кем не было никаких проблем вообще. Все, что требовалось, чтобы старушка пребывала в бодром расположении духа, это передавать ей приветы от кота, утверждая, что с ним все в полном порядке. Она, если что-то у него и просила, то всегда тихим, извиняющимся тоном. Никогда не настаивала и всегда с пониманием принимала отказы. Цепи ей он натягивал, как и всем остальным, но, скорее, для порядка, чтобы не менять ничего в процедуре, к которой привыкла и сама пленница. Он пошел даже на то, что, помимо книг, принес ей видеозаписи программ ее любимого Первого канала. И даже обсуждал с ней кое-что из того, что говорили гости Познера.
Остальные вели себя по-разному. Вторая, например, слишком долго унижала и оскорбляла его. Он не смог больше терпеть. Прижав ее цепями к стене, он надел на ее лицо намордник с кляпом и оставил так на несколько дней.
«Я могу держать тебя так все время. Так будет даже проще, – сказал он ей, вернувшись. – Но у меня нет цели, причинять тебе боль. Мне нужна только твоя послушность».
После этого он снова исчез на несколько суток.
Больше в его адрес Вторая не произнесла ни слова.
Все остальные ломались еще легче. В самом начале он думал колоть их медикаментами, что решило бы многие вопросы. Но побоялся не рассчитать – убить их по неосторожности, раньше времени, было недопустимым. Покидать этот мир они должны были в строгой последовательности – так считали Голоса.
Сейчас с «проводницами», как он их называл, обращаться стало значительно проще. Десятая, Одиннадцатая и Двенадцатая – их осталось всего трое, и ни одна не представляла проблемы.
Десятая – серая мышь, боящаяся всего на свете (а больше всего его, своего тюремщика) парализованная страхом окружающей ее жизни с рождения, постоянно плачущая, не обладала силой воли к сопротивлению вообще.
Одиннадцатая, самая агрессивная из всех, кто тут был, прошедшая стадии просьб и угроз, теперь, наконец, сдалась. В последнее время она, рыдая, твердила одно и то же слово «пожалуйста», а недавно перестала делать и это. Постоянно притянутая цепями к самой стене, она никогда не смотрела на него. Красные, выплаканные глаза ее безучастно блуждали по комнате, не поднимаясь выше уровня пояса.
Безумного мужчину это устраивало. Проводницы могли быть и свихнувшимися, на этот счет Голоса не возражали.
Все-таки правильным было решение собрать их сначала вместе, и только потом приводить План в действие. Если бы на самой первой тройке всплыла 225-я поликлиника и список из нее, где бы он сейчас брал девственниц? Бродил бы по улицам и опрашивал персонально?
Несмотря на то, что в безобидности оставшихся женщин маньяк был уверен, он все равно оставался крайне осторожным – об этом с ним специально поговорили оба Голоса. Не так давно они безжалостно отчитали его за нападение Одиннадцатой.
Притворившись лишенной сознания, повиснув на цепях, она обманула его. И, как только он, доверчивый, отпустил цепи и уложил ее на кровать, накинула одну из них ему на шею и попыталась задушить. Он легко справился с этой ее наивной попыткой одолеть крупного, физически подготовленного мужчину, но урок получил навсегда.
Еще был инцидент с Шестой, которая попробовала покончить с собой. Обмотав шею цепями, как раз в тот момент, когда их натягивал механизм, негодница пыталась «сбежать» от него таким способом. Если бы не следящие видеокамеры, установленные в каждом боксе, кто знает, может у нее бы и получилось. Это был единственный раз, когда он поднял руку на одну из своих пленниц. Не справившись с нервами, вышел из себя. Потом ему было очень стыдно.
Наказал он Шестую так же, как потом Одиннадцатую. Все оставшееся ей время, продержав ее на натянутых цепях. Сначала на максимальной натяжке. Потом, когда Шестая стала умолять и просить прощения, ослабил их настолько, чтобы она могла сидеть на придвинутой к стене кровати.
Он не мучитель. Насилие ему всегда было неприятно.
Сегодня присутствия Голосов не хватало, ему бы очень пригодился их совет. Ведь появились новые, чрезвычайно тревожные сведения.
Непостижимым образом тем, кто расследует дело, стало известно о Плане!
Это значило, что и к нему самому подобрались достаточно близко. Ядовито – яркая надпись «Опасность!» замигала в воспаленном мозгу сумасшедшего, словно заклинивший светофор.
Нет, он не паникует. Он совершенно спокоен.
Времени у него осталось не так много, но лучше бы его не было вовсе – он все равно не может приступить к последнему этапу Плана раньше строка.
Маньяк открыл двери
