паспорт и водит по его испещренным печатями страницам рукой, как будто читает книгу для слепых. Она кладет паспорт на стол, открывает один из ящиков письменного стола и достает оттуда толстую пыльную книгу… ищет страницу… находит… и кивает удовлетворенно.
Смотрит на меня… в ее взгляде – ледяное презрение. Пауза затягивается. Зыбучий песок у меня под ногами начинает затягивать меня в свои жуткие недра. Я хватаюсь за стол… умоляюще смотрю на полицейскую даму… я готов простить ей ее презрение ко мне… мне только нужно узнать адрес… я хочу домой… лечь в теплый угол и забыться сном.
Наконец она прерывает молчание.
Господин Сомна, вашего имени нет в списке. Но я нашла рапорт полиции Миранды. Вы умерли во сне тридцать четыре года назад, и с тех пор незаконно бродяжничаете в нижних мирах… Поймите, вам нет места среди нас! У вас нет тут пристанища. Я не могу разрешить вам вечно странствовать!
Она говорит, а ее приятное лицо искажается, превращается в морду тукана, за ее спиной отрастают крылья. И вот, она уже раскрывает свой огромный клюв и взлетает.
И зал оглашается ее невыносимым клекотом и скрежетом ее когтей».
Как видите, Антон Сомна хорошо знакомый моим читателям персонаж. Полубездомный, полубезумный, отверженный человек. В определенном смысле – альтер эго автора. Но не совсем. Если копнуть глубже, обнаружится, что Сомна – это производная от сомнамбулы. А сомнамбула (Чезаре) – один из главных героев немого фильма 1920-го года «Кабинет доктора Калигари», снимали который в ныне уже не существующей студии, расположенной по иронии судьбы недалеко от моего дома. Этот фильм сконструирован так же, как мои рассказы.
АНДРЕЙ МОРТАЛЁВ: Мне кажется, что в «Нордринге» тоже можно заметить тонкую иронию в стиле того же Полански с его фильмом о вампирах. Очередное развенчание мифа о первобытном мире Восточной Европы, откуда родом вампиры и заодно герой рассказа. А также виртуозная игра на нервах и стереотипах, ведь вампиром то оказалась как раз немка-соседка, а наш герой вполне себе европеизировался, обратился к частному детективу. И снова игра, как у Буковски в «Макулатуре», где ищут умершего писателя Селина. Перекресток миров – этот самый «Нордринг», где оказывается герой – на самом деле, выход из литературного лабиринта?
ИГОРЬ ШЕСТКОВ: Мне нравится, что вы свободно интерпретируете мой текст и замечаете «виртуозную игру на нервах и стереотипах» и «тонкую иронию». Для этого повесть и написана. Хотя, на мой взгляд, ирония тут весьма и весьма толстая, и даже является «главной героиней» этого повествования. К тому же, смею вас заверить, вампиров и тем более вампирш в этом рассказе нет. Просто мертвой женщине захотелось заняться сексом с еще живым персонажем. Why not?
Вы часто сравниваете меня с Буковски. Я к своему стыду не прочитал ни одного текста этого писателя. Посмотрел только фильм, снятый по его рассказам моим любимым режиссером Марко Феррери «История обыкновенного безумия» с Беном Газзаром в главной роли. Это потрясающий фильм. Видел я его в «Иллюзионе» в начале восьмидесятых. Он многому меня научил, на многое раскрыл глаза. Я часто вспоминаю его, и мне становится стыдно.
Перекресток миров «Нордринг» – это страшное место. Место, в которое рано или поздно попадает художник.
«Впереди нас сверкала разноцветными огнями громадная футуристическая постройка.
Это что?
Чудесное место. Нордринг. Перекресток миров…
Понятно. Это наша цель?
В настоящий момент – да. Тебя там ждут.
Кто меня тут может ждать?
Не прибедняйся, ты человек известный. Если не ошибаюсь, предпоследняя твоя новелла называлась «Марсианские ликоподы». Так вот, ее прочитали, сочли небезынтересной и… материализовали и оживили все описанные тобой персонажи. В естественном, так сказать, окружении. Тебя ждут для того, чтобы ты сам… выпустил их на волю, перерезал ленточку.
Простите, но моя книжонка – это всего лишь ужастик, легкое, развлекательное чтиво. Почти что пародия. В какую больную голову пришла мысль материализовать летающих электрических угрей и гигантских демодексов? К тому же существующих только в воображении моих героев, сходящих с ума от радиоактивного излучения.
Именно, именно, в твоем тексте действуют не только электрические угри, но и астронавты, ученые, специалисты по паранормальным явлениям. Мужчины и женщины. Милые персонажи, надо отдать тебе должное.
Да, но это условные, упрощенные до функции характеры, облегченные литературные конструкции. Ничего общего не имеющие с живыми людьми. В финале они сами превращаются в чудовищ.
Не собираюсь вступать с тобой в литературоведческие споры. Вот и двери в шлюз. Входи, не стесняйся. Все, что ты встретишь в этом здании – придумал ты сам. Не забывай об этом! Живи своей мечтой, как завещали древние. А я удаляюсь, адьё, терпеть не могу эти командировки!
Он исчез, а я подошел ко вторым дверям… не дверям, а высоким тяжелым воротам с рельефными изображениями распятых обезьян на левой и правой створках.
Из-за ворот доносились яростное рычание, жалобный визг, чавканье и хруст разгрызаемых мощными челюстями костей.
Ворота медленно открылись, и я шагнул в неизвестность».
АНДРЕЙ МОРТАЛЁВ: Наверное, вы правы, ведь в следующем рассказе из повести герой уже летит из Стамбула в Берлин, и вы снова рассыпаете крошки намеков вроде книги Лавкрафта. А дальше все новые попадания в «кармические» лунки во время аварии: не Берлин, а Братислава, а далее – бабушкина квартира и наконец, загробная страна, где все как у Босха. И если финальная фантасмагория с парадом чудовищ, в который вливается герой, и есть выход в реальность, то смерть – это, все-таки, не конец?
ИГОРЬ ШЕСТКОВ: Конец ли смерть на самом деле, я не знаю. До сих пор никто оттуда не вернулся и нам не рассказал. А единственный человек, воскресший на третий день после распятия, на сороковой день после Пасхи улетел от нас на небо, и с тех пор о нем – ни слуху, ни духу. Но в упомянутой мной выше реальности нашего сознания нет ни рождения, ни смерти, а есть вечное путешествие по земной юдоли. По Иософатовой долине. Печальное путешествие… На вечную жизнь это вымороченное существование однако не похоже. Потому что, хотя одной, окончательной смерти и нет (есть много смертей, после которых Гарри каждый раз воскресает к новой жизни), но есть конец. По достижении этого конца – метаморфоза больше не происходит, действие зацикливается, картины и чувства начинают повторяться. Повторение это ад. И именно в этот ад уходит мой герой вместе с босховской процессией.
«Судя по усилившемуся до боли в ушах реву и блеянью труб, процессия подошла к нашему укрытию. Возглавляло ее
