бы мы сами, соперничая в усердии с тупицами-учителями, тупицами-профессорами и тупицами-политиками не убеждали себя в том, что мир прост, как часовой механизм, нуждающийся в подзаводке, наша истинная реальность, другая реальность не выпускает нас из своих железных когтей. Преимущество писателя в том, что он может (и должен) воспроизводить эту реальность в своих текстах, не обращая внимания на возмущенные крики Смердяковых.
АНДРЕЙ МОРТАЛЁВ: А как же реализм?
ИГОРЬ ШЕСТКОВ: Его нет, и никогда не было. Одни обманы и иллюзии.
АНДРЕЙ МОРТАЛЁВ: А как же «Война и мир»?
ИГОРЬ ШЕСТКОВ: А вот как. Весь этот длиннющий, безбожно затянутый роман – не более чем выдумка. Вымысел. Фантазия. Фата-моргана. Его герои, их характеры, события, картины ничего общего с действительностью не имеют. Все они искусственные, ловко замаскированные под «народные» или «дворянские» типы, гомункулы. Широкой русской публике, а главное – ее поводырям лестно представлять Россию и русский народ так, как это сделал Толстой в своем эпосе. Отсюда и популярность этой грандиозной подделки. Сам автор, кстати, называл в конце жизни «Войну и мир» – «дребеденью многословной». Теперь пора прямо ответить на ваш вопрос. Нет, моих героев не затягивает «какое-то инфернальное пространство». Не только мои герои, но все мы живем в этом инфернальном пространстве, в пространстве страха и смерти. Наша ложная память играет с нами в зловещую игру. Нас посещают видения. Бытие постоянно расслаивается как ноготь на ноге. Да, пространство человека усложняется, раздваивается, когда он оставляет родину. Потому что его двойник остается дома. И несчастный эмигрант мыслями и чувствами против воли переносится в своего не уехавшего двойника. И вынужденно проживает две жизни – настоящую и фантомную.
АНДРЕЙ МОРТАЛЁВ: В любом случае давайте «разберем» этого Гарри, как некогда в кино. Например, как его занесло в Париж накануне Варфоломеевской ночи? Еще недавно он сидел на своей помолвке в кругу семьи, словно в буффонаде Кустурицы, вновь не осознавая, как сюда попал, сбегал из-под венца, встречая то женщину-змею, то вишневого старца и попеременно обнаруживая в карманах то жалкую мелочь, то пачки банкнот, и вот уже начинается настоящая готическая дичь. С добела раскаленными щипцами и обнаженной до пояса женщиной, привязанная к тяжелой железной решетке… И кто этот загадочный монсеньор, делающий его то фатом то палачом?
ИГОРЬ ШЕСТКОВ: Нет, мы не будем разбирать Гарри и его манифестации или «аватары» на колесики и винтики. Ведь он не только палач, но и примерный семьянин, служащий банка. Жених, артист, курортник, посредник, повар… Побывал и светским львом в Голливуде, и латиноамериканским диктатором, и королем Бенина и даже матерью Терезой. Пусть себе гуляет и дальше в лабиринте, который он сам себе построил. Как можно разобрать на составляющие фантазию, видение, сон? Ведь мы не какие-нибудь «венские шарлатаны», морочащие доверчивым людям головы уже второе столетие. Мы честные парни.
Как его занесло в Париж накануне Варфоломеевской ночи? А как нас всех занесло сюда, на эту милую планету, охваченную пандемией? Кто знает…
Как Гарри стал палачом? По воле Монсеньора. Кто такой Монсеньор? Персонаж повести. Не более. Не надо поддаваться обаянию симпатической магии. Лучше займемся апофатической теологией. Загибаем пальцы. Монсеньор – не дьявол, не Воланд, не Люцифер, не черт, не Сатана, не врубелевский демон… Он на Гессе похож. На роликах катается. Все про нас знает и поэтому презирает людей. О Моцарте и Жан Поле не говорит. Предпочитает рассказывать всю подноготную о пассажирах в поезде. Показал Кувуклии голую задницу. Мумию Ленина приказал замариновать и зажарить.
АНДРЕЙ МОРТАЛЁВ: Есть ли логика в метаморфозах Гарри?
ИГОРЬ ШЕСТКОВ: Конечно, есть. Но логика эта – внутренняя, внутритекстовая. И искать ее следует в экзотических переплетениях этой готической истории. В подземной башне. А найдя, не стоит делать удивленное и постное лицо – потому что мотивации литературных героев не похожи на мотивации живых людей, и реакции тоже у них другие, и сами причинно-следственные связи в этой темной вселенной, увы, нарушены, как законы физики в черной дыре… а что там делается с классическими единствами, лучше и не упоминать.
Да-с, героев этой повести нельзя, как глубоководных рыб поймать в критическую сеть, вытащить на поверхность и положить на операционный стол, тут же умрут и начнут разлагаться. И исследование их внутренностей под микроскопом не принесет ничего, кроме разочарований. И грубоватый Кустурица тут ни при чем. Скажу вам то, что, уверен, вы понимаете и без меня. Художественное произведение – это не отражение нашей обычной жизни, или автора, или общества, или эпохи в зеркале. Не отражение. Это равноправный партнер писателя. И читателя. И так к нему и надо относиться, если хотите его понять.
АНДРЕЙ МОРТАЛЁВ: В рассказе «Нордринг» из повести «Покажи мне дорогу в ад» герой каждую ночь занимается сексом с умершей соседкой. Она скачет на нем верхом, словно Маргарита на борове, сам он вспоминает корчмаря из «Бала вампиров» Полански, и еще ведь можно упомянуть гоголевского Хому Брута, как вы считаете?
ИГОРЬ ШЕСТКОВ: Да, корчмарь… великолепно сыгранный Алфи Бассом… Мой герой вспоминает его, когда раздумывает о том, как отвадить мертвячку. И грезит о гирляндах из чесночных головок. Себя он с ним не идентифицирует. Хома Брут кончено потеплее, но не горячо. Хома – двоюродный племянник Тараса Бульбы, а мне все это лихое гоголевское казачество, пропахшее потом и горилкой – отвратительно с детства. Маргарита, если я не ошибаюсь, летала на щетке, то бишь на швабре. А на борове, нижнем жильце арбатского особнячка, Николай-Иваныче летала красавица Наташа. И нет, прототип Гарри в этом отрывке повести – это Антон Сомна, главный персонаж другого моего рассказа – «Инес». Так Гарри называет себя в пресловутом детективном агентстве «Аргусово око». Он уверен, что это его настоящее имя.
В рассказе «Инес» – Сомне снится сон, будто он приходит в полицию…
«Открываю маленькую дверцу и попадаю в зал, на противоположной стороне которого стоит письменный стол… за ним сидит симпатичная дама и читает какую-то казенную бумагу. Я иду к ней, под ногами у меня хрустит песок.
Меня зовут Антон Сомна, я забыл, где я живу. Не могли бы вы мне помочь?
Полицейская дама кивает мне почти благосклонно.
Покажите паспорт, господин Сомна.
Я вынимаю из кармана толстую книжечку – и подаю ее блюстительнице порядка. Я знаю, что в паспорте мой адрес не указан, но верю в силу ее власти, верю, что она умеет читать между строк… терпеливо жду… а она листает мой
