к которому нас приписали, славный малый. Мы с ним хорошо поладили. Я ему сказал, мол, говор у него такой же, как у моего старика; вы с ним, должно быть, из одних мест. Он даже похож на тебя, пап, только моложе. Он и сейчас здесь, со мной рядом, в блиндаже — это такой укрепленный окоп с крышей. Мы будем сидеть здесь, пока немец не устанет нас обстреливать или не кончатся снаряды; мы оба сидим и пишем письма. Капитан пишет своей зазнобе, а я — вам.
И вот что странно, пап, — мне кажется, ты поймешь. У этого капитана забавное прозвище, он сказал, что так в его краях зовут всех младших сыновей. Все зовут его Со…
На этом письмо обрывалось; Джеймс опустил его дрожащими от потрясения руками.
— Все зовут его Сонни, — договорил он. — О нет, Господи, нет. И Сонни тоже. — Он разразился рыданиями.
Элис обняла его и крепко прижала к себе.
— Ты не можешь точно знать…
Джеймс поднял голову, лежавшую на ее плече.
— Похож на меня, говорит как я, младший в семье, все зовут его Сонни… Элис, ну кто еще это может быть?
Джеймс плакал по сыну и брату, а Элис пыталась его утешить, в глубине души понимая, что от такого горя не может быть спасения.
* * *
Двадцать четвертого апреля тысяча девятьсот семнадцатого года в маленьком частном родильном доме в престижном пригороде Шеффилда Рэйчел родила сына. Она назвала его Марком Эдвином и пообещала себе однажды отвезти его в Скарборо и познакомить с бабушкой и дедушкой, которые пока не догадывались о его существовании.
Через три дня после окончания Великой войны — войны, которая должна была положить конец всем войнам и завершилась подписанием перемирия в ноябре тысяча девятьсот восемнадцатого, — Рэйчел сошла с поезда в Скарборо, держа на руках маленького сына. Она нашла автомобиль и попросила шофера отвезти ее на мыс Полумесяц. На месте оглядела высокие горделивые дома и направилась к дому номер один. Ее удивило, что на мысе Полумесяц никто не праздновал окончание войны; не было взволнованных ликующих толп, а здания не украшали флаги, гирлянды и ленты. Обитатели мыса Полумесяц заплатили за победу слишком горькую цену; им было не до торжеств.
В ответ на громкий стук в дверь на пороге возник пожилой мужчина в старомодном сюртуке.
— Могу я увидеться с мистером и миссис Каугилл? — спросила Рэйчел.
Дворецкий болезненно поморщился.
— Сожалею, мэм, — ответил он, — мистер Каугилл скончался. Что до миссис Каугилл, мне не докладывали, что сегодня утром она ждет гостей, — ответил он категоричным тоном, который не должен был вызвать возражений.
Но от Рэйчел было не так просто отделаться.
— Прошу, попросите миссис Каугилл уделить мне несколько минут, — сказала она и одарила Генри лучезарной улыбкой.
Генри чопорно и официально поклонился.
— Прошу, зайдите в дом. Я передам вашу просьбу, мэм, но не могу обещать, что миссис Каугилл согласится вас принять. Могу я узнать ваше имя?
Рэйчел глубоко вздохнула.
— Передайте… — Она запнулась. — Передайте, что ее ожидают миссис Рэйчел Каугилл и мистер Марк Каугилл.
Часть четвертая: 1919–1922
Хотел я глотку промочить, гляжу — трактир открыт.
«Мы не пускаем солдатню!» — хозяин говорит.
Девиц у стойки не унять: потеха хоть куда!
Я восвояси повернул и плюнул со стыда.
«Эй, Томми, так тебя и сяк, ступай и не маячь!»
Но: «Мистер Аткинс, просим вас!» — когда зовет трубач.
Когда зовет трубач, друзья, когда зовет трубач,
Да, мистер Аткинс, просим вас, когда зовет трубач![34]
Редьярд Киплинг. Томми
Глава двадцать седьмая
По всей Европе прокатились разрушительные последствия войны. Распустили армии; прочертили новые границы; солдаты вернулись домой. Политики окрестили Первую мировую «войной, которая должна положить конец всем войнам», и наперебой твердили, что «такого больше случиться не должно». Те же политики, что некогда с уверенностью предсказывали, что война закончится к Рождеству четырнадцатого года, теперь с не меньшей уверенностью заявляли, что Европа больше никогда не допустит подобного кровопролития. Делая столь торжественные заявления, эти самые политики сидели за столом переговоров в Версале и подписывали Версальский мир на таких условиях для побежденных наций, что можно было не сомневаться: подобное кровопролитие непременно случится еще раз.
С началом Великой войны политики и генералы взялись за дело с энтузиазмом и рвением; сколько было речей о долге и необходимости сражаться за честь родины. Долг и честь были их любимыми словами; третьим любимым словом был патриотизм. Разумеется, сами они не воевали; вот если бы им самим пришлось отправиться на поле брани, пыл, с которым они рвались в бой, наверняка бы поутих и бойкие лозунги, из-за которых миллионы погибли, стали калеками и до конца своих дней терпели физические и моральные муки, не слетали бы с их языков столь легко.
Сейчас они сидели и рассуждали, вероятно, даже обменивались очередными банальностями, составляя мирный договор, повлекший за собой жуткие последствия. Приговорив к смерти, увечьям и страданиям одно поколение, они усердно трудились над вынесением такого же приговора поколению его потомков. Условия выплаты репараций, прописанные в злосчастном документе, посеяли семена этого чудовищного будущего. Массовая безработица, нищета, рецессия и инфляция обеспечили хорошую всхожесть смертельных семян и удобряли и холили ядовитые молодые саженцы, пока не подошло время собрать их дьявольский урожай.
* * *
В доме на мысе Полумесяц осколки семьи Каугиллов пытались по кусочкам собрать разрушенную войной жизнь. В первые месяцы после смерти Альберта Каугилла слуги дома на мысу начали тревожиться о здоровье Ханны. Лишившись почти всего, что было ей дорого, та больше не видела смысла в своем существовании, пока однажды, ко всеобщему удивлению, в Скарборо не приехала вдова Сонни Рэйчел и не привезла с собой младшего внука Ханны Марка. Стоило Рэйчел войти в гостиную дома на мысе Полумесяц, как Ханна воскликнула:
— Я вас узнала!
Рэйчел оторопела, а Ханна объяснила:
— Ваша фотография лежала у Сонни в бумажнике. Его вернули мне вместе с его медальной карточкой[35]. Это все, что от него осталось.
Поначалу атмосфера была немного натянутой; Ханна вела себя сдержанно и осторожно, ведь приезд Рэйчел потряс ее до глубины души. Рэйчел стеснялась, робела и нервничала. Разрядил обстановку малыш Марк, очаровавший Ханну с первого взгляда. Он вперевалочку прошелся по комнате, взглянул на бабушку, улыбнулся, как маленький херувимчик, выпятил губы
