окошечками в верхней части. Длинная медная дверная ручка болезненно упёрлась девушке в спину, но она даже не почувствовала этого, не сводя глаз с двух тёмных фигур на противоположной крыше.
Наверное, ей надо было спросить себя для начала, уверена ли она вообще в своих силах. Или попытаться сперва связаться с кем-то из старших ни-шуур. Да хотя бы просто вспомнить о сегодняшнем разговоре с Алексом…
Верене не пришло в голову ни то, ни другое, ни третье.
Она скрестила на груди кулаки, ощущая, как от всего тела привычно начинает распространяться слепящее золотистое свечение, и затем резко раскинула руки в стороны, стрелой срываясь с места.
* * *
– …и в итоге я просто взяла и удалила все файлы с черновиками этой несчастной речи в корзину, – договорила Тара, не отрывая взгляда от струящегося под колёсами шоссе. Тара родилась уже в Швеции и совсем не говорила на фарси, и оттого Навиду всегда было вдвойне приятно оттого, что он способен слышать её речь как родную. – А потом включила диктофон, вышла на балкон, представила себе, что стою перед публикой, и…
– И дело тут же пошло на лад, да? – усмехнулся Навид, провожая глазами зелёные дорожные щиты, мелькающие вдоль низеньких ограждений магистрали. Справа и слева от шоссе тянулись светло-зелёные, ровные, будто бы мелкой расчёской причёсанные поля и белые силуэты медленно вращающихся ветряных мельниц у самого горизонта. Вечереющее небо было усыпано высокими, подсвеченными розоватым солнцем пухлыми конусовидными облаками, похожими на многоэтажные пирожные из кондитерской.
– Ты даже не представляешь себе, как сразу стало просто, – Тара прицокнула языком и поправила элегантные тёмные очки. – Под конец я даже почти перестала нервничать. И прекрати, наконец, надо мной подтрунивать! В моём возрасте ты тоже поймёшь, как это сложно, пытаться быть во всеоружии накануне подобных мероприятий…
– Да я даже и не думал над тобой подтрунивать, – хмыкнул Навид, почёсывая бровь.
Эта пятидесятилетняя ухоженная женщина с седыми нитями в спрятанных под тонкий узорчатый платок густых тёмных волосах, конечно же, не могла знать, что является его правнучкой – что, впрочем, совершенно не мешало им вот уже много лет отлично ладить друг с другом. Для Тары Навид всегда был лишь одним «очень дальним родственником» по материнской линии, который однажды выучил шведский во время длительной командировки в Европу и почему-то был удивительно похож на одного из её прадедушек с единственной чудом уцелевшей в семейном архиве фотокарточки конца девятнадцатого века. Для матери самой Тары, пока та ещё была жива, Навид был когда-то «кузеном отца», полжизни проводящим в разъездах по заграницам. А для матери её матери – одним из своих собственных «младших братьев», которого в действительности никогда не существовало на свете. До этого, ещё раньше, пока не умерла Амира, – душа, дыхание, свет в сердце, – Навид почти пятьдесят лет поддерживал перед всеми окружающими иллюзию собственного старения… благо, техники меняющейся материи он к тому времени давно уже освоил. А на следующий же день после похорон жены – пропал без вести. Наверное, это было жестоко по отношению к детям, но те были тогда совсем уже взрослыми, а у Навида к тому времени кончились всякие силы притворяться дальше – и что ему ещё оставалось делать?
Ни-шуур были обречены на одиночество среди людей, и каждый обходился с этим одиночеством по-своему. Хаук как-то признался, что он, пока не встретил Искру, не одно столетие перебивался исключительно случайными связями, запрещая себе даже задерживаться рядом с кем-то хоть насколько-нибудь надолго. О личной жизни Пули Навид не знал совсем ничего. Сам он справлялся вот так, поклявшись себе однажды, что свою семью, неважно в каком поколении, он не бросит, а никакая другая семья ему больше не нужна вовсе.
Иногда ему становилось немного жаль эту славную девочку из Германии, ученицу Хаука, так рано сделавшуюся бессмертной. Впрочем, у той впереди было ещё как минимум двадцать-тридцать лет беззаботной жизни, не омрачённой печатью Вечности, так что впору было бы, наверное, ей даже и позавидовать…
– …ты меня там вообще ещё слушаешь, а? – Тара повысила голос.
– Очень даже внимательно слушаю, – Навид заставил себя вынырнуть из омута затянувшей его лёгкой меланхолии. – К восьми часам мы приезжаем в Стокгольм, потом ты ещё раз репетируешь свою речь, а я надеваю смокинг с запонками, а потом мы берём такси и едем на этот твой приём.
– Не на приём, а на открытие Литературной Ассамблеи! Ну правда, Навид, будь немного серьёзнее, ты же мне всё-таки брат, хоть и не совсем родной. Меня ведь, в конце концов, награждать будут…
– Я буду серьёзен, как маска фараона, – заверил Навид, поднося ладонь к правому глазу в полушутливом жесте клятвенного обещания. – Хотя я до сих пор не понимаю, как ты можешь столько писать об Иране, ни разу ещё там не побывав…
– А ты знаешь, мне иногда кажется, что там просто живёт моя душа, – задумчиво отозвалась Тара, сбрасывая скорость – машины впереди двигались всё медленнее, хотя полоска дороги на навигаторе всё ещё оптимистично светилась зелёным. – Мама тогда так и не захотела возвращаться обратно после всех этих событий, а вот я обязательно приеду однажды. И чтобы Карим смог наконец увидеть свою родину… Может быть, даже в этом году. Ты, кстати, обещал показать мне Исфахан, помнишь?
– А как же. И Исфахан, и Дворец Роз, и Пасаргады, и клинопись на Бехистунской скале. И ресторан, где лучше всего в мире делают баранью похлёбку…
– Лучший в мире дизи всегда готовила моя мама, – улыбнулась Тара. – Карим бы тебе подтвердил. Он его в детстве только так и называл – «этот вкусный бабушкин суп»…
– Вы, главное, приезжайте, – Навид откинулся на спинку кресла, на секунду прикрывая глаза. – Ты же знаешь, я всегда найду для вас время…
– Что-то они там совсем еле ползут, – с неудовольствием сказала Тара, останавливая машину, и рассеянно щёлкнула пальцем по видеопанели рядом с рулем. На засветившемся перед лобовым стеклом полупрозрачном экранчике вспыхнула надпись «текущие новости», и тут же замелькали пёстрые и раскачивающиеся, явно снятые с репортёрских дронов картинки: осколки автомобильных стёкол, летящие со всех сторон подожжённые бутылки, хаотично двигающаяся толпа на залитой кроваво-красным закатным светом улице, ряды полицейских с выставленными перед собой высокими пластиковыми щитами. Внизу экрана беззвучно бежала торопливая новостная строка.
«…после прошедшей на стадионе «Стад-де-Франс» игры… полагают, что акция была спланирована заранее… репортаж с места событий… перекрыты подъезды к проспекту Великой Армии и Елисейским полям, полиция рекомендует использовать альтернативные маршруты…»
– Вот же молодым силы девать некуда… нет,
