прибыли на место. Река Лэн, как и Цзиньхэ, начинается недалеко от Старого Города, где к тому времени оставался лишь горный монастырь последователей цзиньдао. Источник расположен где-то в толще священной горы Лэйбаошань, с которой воды этих рек срываются великолепными водопадами. Но, по счастью, подниматься аж туда крутыми тропами мне нужды не было.
Легенда гласила, что место, где обитала Лэн Сяньнюй, находилось немного севернее и выше того склона, где холмы, окружавшие реку, переходили в горы, и «цвёл древний сад». Сам этот «сад» окутан был тайнами ничуть не меньше. Одни говаривали, что те деревья посадила сама Фея, другие, что то остатки древнего сада, существовавшего там ещё во времена Хуандигоу.
Разнились слухи и о том, кем была сама Лэн Сяньнюй, и как долго она обитала в верховьях реки. Первое письменное упоминание от мага-даоса, который был сведущ в таких делах, относилось ко времени правления императора Цзюньчжу Ши, но он же пересказывал многочисленные легенды о духе реки Лэн в облике красивой девушки, передававшиеся в этих краях из уст в уста на протяжении столетий и ранее. В одном лишь они сходились без всяких оговорок — в том, что когда-то Дева Реки была человеком.
Так многие утверждали, что то была дочь одного из императоров Хуандигоу, случайно утонувшая в реке во время речной прогулки: лодка принцессы перевернулась, и она от тяжести намокших одежд и холода воды, сковавшего её тело, пошла ко дну, и никто не сумел ей помочь. Её отцом называли, чаще всего, Чи-ди, но иногда и Бучжи Пицзюаня[8].
У второго были аж две дочери — близнецы. Те, кто рассказывал эту легенду о них, заверял, что именно так все и узнали о духе: утонула одна из сестер, а вторая день за днем приходила на берег и искала её, даже, когда все прочие бросили поиски, и в один из дней увидела сестру в белых одеяниях прямо на водной глади в украшениях из белых лотосов. Так все и узнали, что она стала духом, и император повелел приносить подношения к тому месту в положенные дни года.
Другая легенда гласит, что в фею обратилась знатная женщина, кинувшаяся в воды реки, дабы избежать позора. Чаще всего, эту историю рассказывают о наложнице некого гуна[9], который впал в немилость. Его отправили на север, дав заведомо безнадежное, как казалось, задание. Гун взял с собой в поход любимую наложницу и, вопреки всему, с победой стал возвращаться в столицу. Когда об этом дошла весть до его недоброжелателей, те отправили отряд наемников, чтобы не допустить возвращения героя с победой, и этот отряд настиг гуна как раз у переправы через реку Лэн. Гун и его люди погибли, и лишенная всякой защиты его наложница бросилась в воду, дабы избежать незавидной участи, и тогда обратилась в духа.
Другие же уверены, что то была двоюродная сестра императора Бэй Баоцуньжэ[10], руку которой отверг шаньюй жунов: не выдержав такого позора, она предпочла утопиться. А часть считает, что то могла быть дочь последнего короля Гичёгукто, та самая, благодаря которой шанрэни будто бы завладели мечом…
«Что ж, сянь Мэн, велите с вами подниматься?» — прервал мои мысли Сяодин, снимая с лошади поклажу. Я словно очнулся ото сна, обернулся и взглянул на него.
«Нет, разбивай бивак. Подниматься должен лишь один. Скоро смеркаться начнет, и мне надобно будет видеть огонь, когда я стану спускаться», — ответил я и принялся сам извлекать из тюка то, что следовало мне взять с собой. Покончив с этим, я дал помощнику последние перед подъёмом наставления и двинулся в сторону ближайшего холма.
Люди в том месте ходили редко, ибо давным-давно там запретили кому бы то ни было охотиться или ловить рыбу. И как писал тот маг, связывали это с другой легендой: на берегу реки Лэн примерно в этом месте поселилась женщина-даоска, мечтавшая достичь духовного очищения, просветления и бессмертия. И место это выбрала она неспроста, а потому что в горах жил великий мудрец. Оттого, что никто наверняка не мог сказать, когда происходили эти события, тем мудрецом порой называли даже Восьмого Великого Бессмертного — Лао Юминя, потомком которого считают себя люди из рода Йе.
Каждый день рано утром женщина стала уходить к мудрецу, а возвращаться на закате. Это злило её мужа, и они постоянно ссорились от этого. Сам он оказался плохо приспособлен к практике дао, но до поры до времени не мешал жене, надеясь, что та сумеет достичь бессмертия сама, а после наделит им и его. Но её каждодневные посещения мудреца вызывали в нем раздражение, зависть и ревность, потому однажды, когда женщина вернулась затемно, он сильно избил её и запретил вновь подниматься в горы. Когда же она нарушила запрет, муж расправился с ней и бросил её тело в реку, а сам решился пойти к мудрецу и отомстить ещё и ему, но на полпути сорвался со скалы и погиб. Мудрец же, узнав, что случилось с его ученицей, вознес молитвы, и боги, услышав её, сделали даоску феей реки Лэн.
С тех пор она постоянно незримо присутствовала в этих местах и порой воочию являлась случайным путникам. Пострадав от человеческой жестокости, она старалась пресечь любые её проявления в своих владениях, не считая даже голод достаточной причиной для убийства живых существ. Опасаясь её мести, местные со временем полностью прекратили охоту, рыбную ловлю и даже вырубку деревьев там, где она хоть раз появлялась. Так что единственными, кто в эти холмы и пригорья продолжал забредать, оставались лишь редкие сборщики трав и отшельники. Несмотря на это, я с удивлением обнаружил хоть подзаросшую, но отчетливо различимую тропку, когда миновал холмы и стал подниматься по подножью горы.
Тропка привела меня на относительно пологий склон, а с него — на широкий уступ, поросший молодой травой, редкими цветами и цветущими деревьями — миндалем и дикими сливами мэй, в розовых кронах которых запутывались и сверкали рыжими искрами последние лучи заходящего солнца. Я невольно обернулся и залюбовался открывшимся моему взору видом.
По обе стороны виднелись неровными серыми зубьями склоны Лэйбаошань[11], а прямо впереди зеленые холмы переходили в равнину, поросшую соснами, березами и дубами, и, сверкая, вдаль тонкой змейкой убегала река Лэн, над которой начинала сгущаться туманная дымка. Отчего-то это зрелище подняло со дна моей памяти четвертую и последнюю из известных мне легенд о Лэн Сяньнюй.
Хотя я и вспомнил её последней, многие считали именно её самой древней из всех историй о Речной
