Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 100
Во многих странах и оппозиция на самом деле — просто тень диктатуры. Поэтому сразу же возникает насилие. Не будет свободы, если все перебьют всех, при этом твердя «свобода», «свобода», «свобода», «страна», «нация». Почему после 60 лет войны между Палестиной и Израилем не только эти две страны, но и всё человечество не в состоянии решить их проблемы? Потому, что мы слабы.
Человечество существует уже столько лет, а проблема голода по-прежнему остается, как и проблема справедливости, дружбы. Не достаточно ли времени, чтобы достичь столь простой цели?
Я верю, что мы рождаемся, чтобы быть здоровыми, счастливыми, быть друзьями. В этом смысл человеческого существования.
Если вы нездоровы, вы умрете.
Если вы несчастливы, вы кончаете жизнь самоубийством.
Если вы не дружите с окружающими, вы поубиваете друг друга. Эти три задачи важнее, чем демократия и всё прочее. Мы столького лишились, идя по пути насилия во всём — в бизнесе, в сфере власти, в оппозиции, в семье. Насилие — один из мрачных моментов нашей жизни.
В мире, полном насилия, есть два героя — Ганди и Мандела. Нужно повсюду распространять их идеи, особенно среди детей, на благо будущих поколений. Но их идей недостаточно для всей планеты.
У меня есть такая теория: интеллигенция любой страны может показать нам, какова будет идеология следующего поколения. Если сейчас у нас только два героя, выступаюших за неприменение насилия, значит, потом их будет тысяча, а через два поколения, может быть, я надеюсь, идеи Ганди и Манделы станут просты и понятны для всех. Если, конечно, насилие не окажется сильнее человечества.
…
В политике всегда есть кто-то плохой и кто-то хороший.
В моём фильме «Президент» даже диктатор не отрицательный герой. Он раскаивается, пытается что-то изменить. Другое дело, что уже поздно, но мы показываем, что он тоже человек.
Он ведь тоже был рожден невинным, но когда достиг власти, он лишился этой невинности. А когда он лишился власти, он начал возвращаться к своей былой невинности.
Те, кто был в темницах, там были невинны, теперь же, получив власть, некоторые из них начали совершать плохие поступки. Есть разные люди, и я пытался соблюсти равновесие.
Рядом с президентом я поставил ребенка. Таким образом я хотел сказать — он не только диктатор, но и отец. И когда он бывает просто отцом, он очень хороший человек. Он человек, как все в своей повседневной жизни.
Как только он лишился официальной власти, он потерял власть и в семье. Я думаю, что то же самое происходит в семье любого диктатора.
…
В каком-то отношении я не меняюсь, я всё время ищу свободу, справедливость, соблюдение прав человека. Но в отношение стиля всегда стараюсь пробовать что-то новое. Мне скучно повторяться. Я снимаю фильм, чтобы искать новую версию правды.
И еще чуть-чуть…
(Из разных интервью)
…Кино подобно окну, сквозь которое ты смотришь на мир. Одновременно это и зеркало, в котором отражается общество. В разные времена кино движется в разных направлениях. Сейчас оно, к сожалению, больше занимается собой. Все зеркала будто отражают самих себя. Я учу своих детей, что кино — это взгляд. Вы бросаете взгляд на мир, а потом вы передаете этот взгляд другим. Точно так же, как колеса представляют собой продолжение человеческих ног, кино является расширением человеческого взгляда.
…
Когда я думаю о России, я вспоминаю Тарковского, Параджанова, Эйзенштейна. Два года назад мы с Самирой были в Париже и пошли смотреть «Потемкина». Тогда я сказал Самире, что, когда Эйзенштейн снимал этот фильм, ему было всего двадцать пять лет и самому кино было 25 лет, но мне казалось, что ему две тысячи пять лет, столь сильное было впечатление.
…
Много лет назад фильм «Миг невинности» был запрещен в Иране. Мне даже пришлось продать дом, чтобы расплатиться с долгами. Но однажды позвонил знакомый и сказал, что фильм показывают по московскому каналу. Он сидел в Иране и смотрел мой фильм, который был запрещен в Иране, по московскому телевидению. Этого я никогда не забуду.
— Возникает ли у вас желание переписать свою жизнь?
— Иногда бывает.
Жанна Моро
Мы совсем недавно, в июне 2018 года, были в том самом месте, где 15 лет назад мною с Асей было взято это интервью. Это были хранящие тайну роскошества под наслоениями времен стены, залы, полы МУАРа — так игриво назвал Музей архитектуры его мимолетный гений Давид Саркисян, засиживавшийся в своем кабинете до пяти утра. Ключом от его кабинета были дактилоскопические отпечатки — линии жизни — большого пальца его правой руки. Сейчас там все сияло новоприобретенным лоском — Москва готовилась к футболу, и со стен на нас смотрели артефакты одной из несостоявшихся утопий — дерзновенные проекты стадионов. А тогда, в 2003-м, было более чем очевидно, как предпоследнее из времен — советское — было по-особенному немилосердно к МУАРу, оно, нимало не смущаясь, с быдловатой прямотой совка отметилось подтеками на стенах, неаккуратной облупленностью, ссадинами на вековом паркете, а то и полной разрухой. Перед заштукатуренным выходом на Воздвиженку — напротив еще не снесенного Военторга, прямо на полу возлежала циклопических размеров люстра. «В последнюю секунду успел забрать!» — радовался Давид, выманивший это сокровище у строителей, уже приготовивших перфораторы и буи, чтобы снести доживающее последние денечки здание гостиницы «Москва». Кому, как не ему, было не знать, в каких мучениях и конвульсиях снималась печально гениальная «Анна Карамазофф». Там, утопая в буйстве хамдамовских визуальных роскошеств, как раз и сыграла Жанна Моро. Далее последовали, ставшие сначала устными, потом письменными, потом интернетовскими, легенды об исчезновении/вызволении этой кем-то когда-то виденной и кем-то превознесенной до небес почти гениальной почти картины. «Почти» — потому что после скандально-триумфального показа фильма в Каннах в 1990 году, эта картина так и не обрела почвы под ногами, никогда не была доделана до конца так, как ее задумал Рустам, и никогда — соответственно — нигде не демонстрировалась, набирая еще большие баллы в своей гениальности, может быть, как раз благодаря своей недоступности. При этом надо честно признать, что этот изумительный фильм, исчезнувший как файл после нажатия кнопки delete, вместе со смертью в 2010 году несчастного Давида, не так уж активно задействовал могучий талант великой Жанны Моро, закаленный в творческих лабораториях таких гениев, как Трюффо, Малль, Антониони, даже Орсон Уэллс и даже Фассбиндер. Здесь за актеров, переполняя кадр, играли утратившие надобность и возрожденные к жизни предметы, живые и засохшие цветы, переливы, отсветы, блики, абрисы, фальшивые и настоящие яхонты, рубины, бриллианты, изумруды просто стекляшки, просто стаканы, то есть истинно главные герои того мира, которым, придавая предметам сходство с людьми, правил и правит гений Хамдамова. Разочаровавшись в непостоянстве Хамдамова, так и не завершившего этот полуготовый шедевр, ничуть не потерявший своей великости, оставаясь вечным non-finito, Жанна Моро вновь и вновь им еще больше и больше очаровывалась, понимая, что, когда видишь перед собой гения — не только Хамдамова, но и вышеперечисленных кинорежиссеров, — тут не до обид. Ее уход был почти незаметен, она ушла тихо, слившись со временем, которое приняло ее за свою, за ту, которая, как бы никуда не уйдя, будет постоянно напоминать о себе. То в случайно, со вновь ожившей жадностью пересматриваемых, уже хрестоматийных фильмах — «Жюле и Джиме», «Ночи», — какой ни возьми, — то в услышанной мелодии, напетой хрипловатым голосом чуть уставшей, знавшей многое и видевшей многих, дивы. «The memories are made of this…» — кажется, так было у Фассбиндера…
Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 100
