же, конечно! Эта, как ты говоришь, баба интересовалась, для кого Ирина Петровна приносила в музей мышей.
– Мышей?
– Ну да! Она ловила их дома мышеловкой и приносила их, еще живых, кому-то, кто ее попросил, и этот кто-то работает в музее. Но делала это не бесплатно, ей за это платили.
И тут Эмма расхохоталась!
– Я сказала что-то смешное? – растерянно заморгала Тамара, в каком-то бессознательном порыве стягивая с головы черную косынку, как если бы ей стало неловко находиться в трауре на фоне этого солнечного сада, этой беззаботно смеющейся, ярко одетой женщины.
– Да не в том смысле. Просто я знаю, для кого наша гардеробщица ловила мышей.
– И для кого же?
– Для Фаины. Она завела себе ежика и не знала, чем его кормить. Кажется, кто-то подсказал ей, что можно покупать в зоомагазине замороженных мышей. Думаю, она и покупала, я точно не знаю, я вообще не в теме, но то, что она покупала живых мышей у Ирины Петровны, это точно! Фая сама рассказала мне об этом, когда мы с ней вместе как-то выходили из музея. Она несла мышь в коробке, и, кажется, та пищала. Она же была раненая после мышеловки.
– Какая жестокость!
– Да уж…
– Эмма, я пришла к тебе рассказать не только о мышах и разговоре с этой Евгенией… Так зовут московскую бабу. Понимаешь, я постоянно думаю о том, что могло случиться с нашей Фаей. Вспоминала многое из того, что я знала о ней, и в какой-то момент поняла, что она была просто идеальной. Чистой, какой-то незапятнанной, человеком, которого все любили, ну, прямо как тебя. Хотя ты, конечно, делаешь для людей гораздо больше, причем бескорыстно. То есть ты на свои деньги покупаешь то, что может сделать людей счастливыми…
– Тома, давай обойдемся без комплиментов. Говори, что ты хочешь сказать.
– Да то, что, может, она и не была такой уж чистой и доброй. Ведь все свои травки она продавала за деньги. А ее букеты из цветов на «Ярмарке мастеров» вообще уходили за тысячи! А куклы? Она хорошо зарабатывала на всем, что делала. Она была, можно сказать, богачкой.
– Хочешь сказать, что ее ограбили?
– Нет, не то. Понимаешь, она всегда появлялась там, в таких местах, где люди таились, прятались, что-то скрывали…
– Ты про любовников, что ли, на машине?
– Не только. Вот эта история с Лебедевым. Это же она рассказала нам, что видела их голыми в клюевском доме. Помнишь, как она презрительно отзывалась об учителе? Что он совсем стыд по- терял…
– Не стыд, а голову. Влюбился парень. Он же тоже молодой. Увидел красивую девушку, вспыхнула страсть, потом любовь… Я думаю, что все там закончится хорошо, и он женится на ней. И что их распишут, когда узнают, что она беременна.
– А разве она беременна?
– Понятия не имею. Просто, учитывая ее неопытность, именно этот вариант приходит на ум. Да бог с ними. Тамара, вот чего ты все мнешься, ходишь вокруг да около. Что ты знаешь о нашей Фаечке (царство ей небесное!)?
– Да не могу я вот так взять и вывалить тебе на голову свои подозрения без оснований. Поэтому и рассказываю. Смотри, Наташка Кленова, оказывается, убила своего новорожденного ребенка. А кто первый рассказал нам об этом? Ты помнишь тот день, когда мы вот так же сидели у тебя здесь, чай пили, и Фая рассказала, как стала свидетельницей ужасной сцены во время ремонта общежития. Как Галка Мышкина плюнула в спину Кленовой, прошипела, мол, за сколько ты продала своего ребенка…
– Ну да, я помню этот случай. Но мы, кажется, не особенно-то и поверили во все это. Кажется, Мышкина тогда много выпила, они там после работы отмечали чей-то день рождения. Или я что-то путаю…
– Ладно. Поехали дальше. Вера Карагозова. Ее тоже отравили. Такая красивая была девка, помнишь? Все мужики Калины успели у нее отметиться.
– Да не очень-то и красивая. Но что-то в ней, конечно, было. Она как магнитом притягивала к себе мужиков, это да. И что? При чем здесь она?
– Да то, что кто-то в нашем городе решил выступить в роли санитара леса. Вернее, города. Убивал грешников, понимаешь? Потом вот еще, помнишь, нашли труп сестры моей тезки, Томки Дерябиной, ну, той, от которой муж-фермер, Витька Дерябин, ушел как раз к этой сестре, Лерке Шишкиной? А вчера – ты слышала? – нашли труп Катьки Фроловой.
– Какой еще Катьки?
– Ну, той, у которой муж-бизнесмен, Лев Фролов, отравился. Да знала ты его, такой интересный мужчина, с умными глазами, добрый, очень приятной наружности. Он открыл пиццерию в центре.
– А… Фролов! Да, я поняла, о ком ты. И что? Его-то за что отравили?
– Не знаю, может, и он в чем провинился перед женой. Но Катьку, говорю же, только вчера нашли. В собственном гараже. Она же после смерти мужа запила, все по ветру пустила, пиццерию, говорят, подарила своему любовнику… А тот, наверное, ее и убил… Не знаю. В этом пусть следствие разби- рается.
– Ну, ты рассказываешь мне то, что я и так знаю. Тома, что-то еще? Кого-то еще убили?
– Нет. Но я думаю, что всех их отравила наша Фая.
– Чего-чего? Тома! С чего это ты взяла?
– Да с того, что вот такие люди, как она, всегда всех осуждают. Она сама не жила, как другие, ни личной жизни у нее не было, ни детей. Эгоистка страшная она была и всех, кто счастлив, пусть и грешен, осуждала, презирала, а потом наказывала. Крыша у нее поехала, так я тебе скажу. Выше всех хотела подняться. Все-то у нее лучше других было. И все получалось. И все-то она видела и слышала, всех осуждала…
– Да не осуждала она никого! И Лебедева не осуждала, просто рассказала, что видела их в доме…
– И никакого ежа у нее не было, я думаю. И мышами этими она кормила змею, которую потом впустила в квартиру учителя. Вот так. Знаешь, я и без того подозревала, что она сама себя отравила, что это самоубийство, но только никак не могла понять, что ею двигало. А вот сегодня, когда услышала эту историю с мышами, поняла, что их покупала она и кормила ими змею. И что путевку в санаторий приобрела нашей гардеробщице тоже она, чтобы после ее смерти та помалкивала про мышей.
– Да это просто смешно! Может, и ее тоже отравили? Может, все эти люди, о которых ты сейчас рассказала, были чем-то связаны? Может, ну, это я так, в принципе, случилась история, когда все эти люди однажды оказались где-то на реке и стали свидетелями убийства, ну, то есть на их глазах кого-то
