различать передающие станции по их национальной принадлежности. Одних национальных станций насчитывалось множество: китайские, затем дипломатические и военные радиостанции американцев, японцев, французов, англичан, немцев, голландцев и так далее. Однако радиоразведка не входила в круг наших задач, для нее у нас не было средств и, прежде всего, времени. И все же я еще весной 1930 года сказал Рихарду, надо бы попробовать “подоить небо”, то есть, не подвергая себя особой опасности, сидя в собственной квартире, выуживать из заполнявшего эфир потока информации полезные для нас сведения»[207]. Зорге резонно заметил Максу, что интересующая разведку информация передается в зашифрованном виде, но сам «загорелся» идеей раскрыть коды. Это была очень сложная, опасная и трудоемкая работа. Но все же, после многомесячных усилий, Зорге и Клаузену удалось украсть коды нанкинского Главного штаба и германских военных специалистов – все их разрабатывал немец Штёльцнер. К нему самому подходов найти не удалось, но новобрачная – Анна Клаузен – сумела познакомиться с женой Штёльцнера – китаянкой, которая очень любила европейскую моду, духи и дорогие наряды. Мадам Штёльцнер в обмен примерно на литр (в общей сложности) разных французских духов, переданных ей Анной, устроила «показ мод в искусстве шифрования»: перефотографировала коды, над которыми работал ее муж, и передала микропленки советским разведчикам: «Совершенно неожиданно мы обнаружили еще и список номеров служебных и домашних телефонов всех германских военных советников на территории гоминьдановского Китая, который давал возможность реконструировать структуру этого аппарата. Наши шанхайские доллары, “вложенные” в изделия парфюмерных фабрик Парижа, Лиона и Марселя, оказались в этом необычном бизнесе – духи в обмен на секретные документы – в конечном счете, чрезвычайно выгодной инвестицией»[208].
Стронского тем временем легализовали путем открытия за счет разведки торговой фирмы на его имя – других вариантов найти попросту не удалось. Но в Шанхай полетела грозная телеграмма за подписью начальника 2-го отдела Четвертого управления Владимира Таирова (настоящее имя – Рубен Тер-Григорян) о необходимости «резкого сокращения расходов и усиления предоставления “продукции”»[209]. В ответ (это произошло уже в августе) Зорге отправил большое письмо, по духу и стилю сильно напоминающее те гневные и резкие реляции, что он направлял несколько лет назад в «штаб мировой революции» на Моховой. «Рамзай» напомнил руководству, что он принял «фирму» только 11 месяцев назад и в состоянии, которому трудно было бы позавидовать: из-за нехватки сил было приказано прекратить поддерживать связь с югом Китая, заново заниматься легализацией ядра резидентуры, работать в условиях жесткого прессинга китайской, японской и европейской полиций. В письме это называлось «в условиях конкуренции», и все оно было написано эзоповым языком, ибо отправлялось на родину с курьером, остановить которого могли все те же «конкуренты». «Рамзай» писал, что странно было бы ожидать необыкновенных успехов от работы в столь сложных условиях, особенно теперь, когда «заболел Вилли», то есть провален агент, который курировал значительную часть связей резидентуры. Зорге замечал, что ситуация сейчас в Китае такова, что вообще нельзя полагаться ни на какие устойчивые связи – ни на старые, ни на новые. Все они находятся в подвешенном состоянии из-за постоянной угрозы мятежей, переворотов, войны и, следовательно, провалов. Это не значит, что надо было сложить руки и все бросить. Нет, для «Рамзая» это попросту не представлялось возможным хотя бы в силу его деятельного и беспокойного характера. Он искал возможность наиболее полно ответить на запросы Москвы, качественно выполнить свою работу и предлагал искать и ликвидировать прорывы, слабые места. Одним из таких мест была курьерская связь – чрезвычайно опасный, но в условиях гражданской войны нередко – единственно возможный вид оперативной связи. Однако курьерам надо платить, ведь «…все туземцы, которые в настоящее время поддерживали связь, в отличие от 1926/27 гг., рисковали при этом своей головой». Кажется, в Центре не понимали, как писал Зорге, что «…и в Китае коровы не доятся чистым маслом». При этом средств на легализацию резидентура запросила у Москвы только на двоих человек: Клаузена и Стронского, что обошлось в смешную сумму – 200 «амов». Стоило бы сравнить ее с расходами, которые в это самое время выделялись на спасение «засыпавшихся» по собственной вине коллег из ОМС, и об этом Зорге тоже не преминул напомнить Центру. Несправедливо обиженный резидент писал: «Прошу поэтому при оценке нашей работы не упускать из виду все эти факты и не делать нам таких необоснованно важных упреков, если вы даже не можете считаться с теми особыми трудностями, при которых мы начали, проводим и медленно развиваем нашу работу, и сопоставить ее с фактическими нашими расходами»[210].
Пока письмо шло в Москву, пока вслед за ним передавались курьерами добытые материалы, в том числе фотокопии секретных документов, «Рамзай» продолжал работать, сосредоточившись на спасении Рудника и его жены, но, вероятно, волнуясь в ожидании реакции Москвы. Ответное письмо пришло 2 сентября. В нем были поставлены новые задачи: получить информацию от военных советников Чан Кайши по техническому оснащению армии Гоминьдана, составу и состоянию первых четырнадцати дивизий и гвардии, выяснить роль Японии в контактах с китайскими генералами, не входящими или входящими лишь временно в союз с Чан Кайши, продолжать отслеживать внутриполитическую борьбу в Китае, давать обзоры действий китайской Красной армии по материалам ее противников. В ответ же на резкие возражения Зорге Центр сообщил ему, что «всем трудно», что основную массу материалов из Китая в Москве получили уже после отправки письма, а урезание бюджета резидентуры – лишь общая бюрократическая мера, предпринятая в рамках общей экономии бюджета РККА. Столь слабое обоснование фактического приказа работать бесплатно и самим находить средства для разведывательной деятельности подкреплялось сообщением о том, что в целом резидентура работает хорошо и ее организационный период «можно считать законченным». Командование постаралось успокоить резидента: «Если раз в месяц мы будем получать от Вас такого содержания почту, нас устраивало бы полностью»[211]. Это было невозможно, но письму надо было добавить оптимизма и энергии, и такая формулировка могла подбодрить Зорге. Полгода спустя, после того как улеглись страсти по «Нуленсам», «Рамзай» пожалел, что был так резок с Москвой. Он снова писал в Центр и, по сути, извинялся за свой тон: «Я не намерен в этом письме оправдываться, я вполне сознаю, что было бы лучше, если бы указанного письма я вовсе не посылал… Письмо было недопустимым в переписке с главной фирмой, но оно не содержало никаких моментов, указывавших на ослабление внимания резидента к своей работе и к своим обязанностям. Ничего подобного со мной случиться не может, я уже постарел на работе… приобрел достаточно опыта в отношении основного занятия, охватывающего все отрасли работы»[212]. Но
