Кто вложил в твою грудь это чёрное сердце? И есть ли на свете эликсир, что излечит твою злобу?
— Не забывай, Ангэрэт, это и твои враги, — почти не размыкая губ, промолвила Блодвен, низко склоняясь над моим шитьём. И уже обычным своим голосом похвалила: — Прелесть что за стежки.
Я новыми глазами увидела окружавших нас дам, тихонь и хохотушек, модниц и скромниц, чтиц и музыкантш, таких привычных… таких продажных. Блодвен ответила спокойным взглядом и согласно опустила ресницы. Я ужаснулась тому, каково Блодвен дневать и ночевать под надзором улыбающихся змеиных глаз.
За окном со звонким чириканьем пронеслась серая стайка.
— Подумать только, как щебечут эти милые пташки, — с тонкой улыбкой произнесла мачеха.
Мне нестерпимо захотелось по пояс высунуться меж открытых ставень и дышать, дышать… Казалось, в воздухе разлита отрава.
Я улыбнулась мачехе.
— Они выглядят такими невинными в своём скромном оперенье. Блодвен, научи меня своему узору, что так ч`удно тебе удаётся.
— О, это совсем не трудно, дорогая. Главное крепко держать иголку и колоть от себя.
* * *
С присутствием Стэффена я успела почти сродниться, но на сей раз он подстерёг меня во дворе замка не для ставшей привычной игры-обмена колкостями или ради очередной порции вестей, но чтобы попрощаться.
— Если бы меня спросили так: Стэффен, сын… впрочем, неважно — какой участи ты желаешь для себя превыше всех прочих? Я бы ответил, торжественно и строго, такими словами: желаю состариться и умереть у ног прелестной мачехи. Но — чу! никто не спрашивает. Какая, к чертям собачьим, досада.
Начав едва ли не высокопарно, насколько лишь применимо было это определение к вовсе не умевшему говорить серьёзно бастарду, закончил он в своей манере, но тоном мрачным, точно у гроба.
Я нерешительно рассмеялась, привыкнув к тому, что он веселит меня, взяв на себя обязанности кого-то вроде скомороха.
— Твои шутки нынче не слишком забавны.
Не поворачивая головы, бастард покривил углы сжатых губ.
— Шутки… ну да, шутки. Уж какие ни есть.
Стоявшая около Нимуэ бдительно следила по сторонам за рабочей и праздной суетой двора, но тогда метнула скорый птичий взгляд на Стэффена.
Бастард испугал и смутил меня — только что стоял на не допускающем пересудов расстоянии в несколько мужских шагов, постукивая по нашитым на пояс пластинам, и вот оказался предосудительно близко, почти закрывая собой от взглядов обитателей замка. Едва заслонённое последующим перемирием, в полный рост поднялось из пепла прошлого воспоминание о несчастливом нашем знакомстве, когда сын жениха водил меня тёмными дорогами и разливал яд сомнений.
Едко усмехаясь тому, что отразилось в моём лице, Стэффен отступил, заводя ладони за пояс. Нимуэ побелела губами.
— А то что, — отводя беспокойный взгляд, произнёс он, нарочито растягивая слова, — разве не славно бы зажили мы вдали от драконьего логова ард-риага? Батюшка мой лишь по чьему-то недосмотру задержался здесь, я всего-то помогу попасть туда, где ему давно следует быть. Мне самой судьбой предназначено продолжить славный род безотцовщины: не беда, туат не останется внакладе. Знаю вашу взаимную привязанность с братом бастардом, а ведь я не Финн[25], чтобы брать на себя волю разлучать влюблённых. Умелые воины нужны всякому риагу, честные друзья — ценность не меньшая при большей редкости, и я не сочту за обиду лишь на словах быть отцом рыжим детишкам моей прелестной супруги.
— Порочишь риага Стэффена грешником, но сам не менее его далёк от святости, — едва подыскался ответ. — Оставь эти злые насмешки.
— Хуже всего, что он не смеётся. — Я перевела непонимающий взгляд на Нимуэ, о присутствии которой меня принудили забыть. — Уходи, куда собирался, куда угодно, и уноси свой ядовитый язык.
— Верная глупая нянька, — с презрительным снисхождением процедил сын риага. — Разве я предлагаю не лучший выход для твоей ненаглядной воспитанницы? Или говорю о том, о чём мир не слышал прежде? Так вот — мир слышал уже обо всём, и, если полагаешь иначе, ты ещё более глупа.
Я выступила перед ним, жестом руки указывая няне не подходить и молчать.
— Пусть мы обе глупы, Стэффен, пусть мне суждено вскорости пожалеть о своём выборе, но твой выход хорош для другой, не для меня. Не сумею жить против законов, не обрету покой, зная, что ценою мнимому счастью положена чья-то жизнь. И ты, Стэффен, смири зло в себе, оставь мысли об убийстве. Какой бы ни был, он отец тебе, не забывай об этом ни в одну минуту — забудешь и пропадёшь. И если риаг Стэффен назначен мне супругом, я стану ему женой, потому что в этом мой долг и предназначение.
Стэффен тряхнул головой и наконец встретился со мною глазами.
— Он не знает, кому обязан. А если б и знал, не в его привычках ценить добро.
— Спасибо за это, Стэффен, — искренне поблагодарила я, сознавая, какой уступки прошу у него. Но разве не ему первому она во благо? — А теперь тебе лучше уйти, наша беседа затянулась.
Стэффен кивнул, но, уже полуобернувшись, холодно пообещал, уходя:
— Он и пальцем тебя не коснётся. Иначе это окажется последним, что он сделает…
Пока закрывали ворота, я смотрела вслед пылящему по дороге отряду всадников. Стэффен не обернулся, оно и к лучшему: боюсь, наша утренняя встреча и без того привлекла ненужное внимание.
Чуть позже я помогала Нимуэ сматывать пряжу. Если бы чувства можно было также просто распутать и отделить одно от другого, как разноцветные нити! Я не хотела заводить об этом речь, но мысли вырвались словами, клубок выкатился из рук.
— Стэффен говорил такие странные вещи, няня, странные и неправильные. Но отчего какой-то миг было так радостно его слушать?
Нимуэ по-кошачьи дёрнула запутавшуюся нить и лишь туже затянула узелок.
— Мальчишка делает и говорит прежде, чем думает, если вовсе способен на последнее умение. Выбрось его слова из головы, девочка, если они и значат что-нибудь теперь, то со временем потеряют вес.
— Но я вовсе не… — я больно прикусила губы.
Почему так тяжело, почти невозможно, держаться верного пути, а преступление выглядит столь заманчиво? Нет, я и теперь не согласилась бы на будущее, в которое можно прийти, лишь переступив тело старого риага. Но после… когда-нибудь… ведь не вечны люди, а риаг ой как немолод, да и тем, как привык растрачивать жизнь, не прибавляет себе дней… Но ведь едва ли кто-нибудь возразит, если я останусь во владениях и в роду своего почившего супруга, уже женой его сыну. Так бывает. И нет сомнений в том, что Стэффен добьётся своего, воины послушны
