отец никогда не рассказывает о своем воинском прошлом.
– Мой отец тоже ничего не рассказывал об этом случае, – вставил Роам.
– Ты-то откуда знаешь, что это отец отрубил руку Тараму? – снова повернулся я к Гоату.
– Я два раза в год бываю на торжище, а здесь можно услышать даже о неизвестном тебе прошлом собственной жены, – отмахнулся толстяк, и я перевел взгляд на Поута. Может, в этой фразе лавочника кроется секрет непохожести на него тощего отпрыска?
И все же, надо выпытать все, что он знает об отце и этом красномордом. Что-то не нравится мне внимание Тарама.
– Расскажи, что знаешь об этом, – не отставал я.
Товарищи придвинулись ближе, продолжая выказывать крайнюю заинтересованность.
– Да я почти ничего не знаю. Слышал краем уха, – попытался отмазаться Гоат, но под молчаливым давлением скрещенных на нем взглядов все же начал рассказывать: – Говорят, тогда случилось большое нашествие. Погибли почти все заставы от озера Немер и до истоков реки Камкот. Степняки как обычно гнали впереди своих орд сотни взбешенных стахов. Никто не знает, каким образом дикарям удается заставлять этих монстров собираться в таком огромном количестве и бежать в нужном направлении, уничтожая на пути все живое.
На заставах, заметив массовое бегство змеев и гиратов, сообразили в чем дело и послали гонцов с вестью о набеге. Однако войско уже не могло успеть подойти вовремя. После набега стахов на заставе, где служил твой отец, в живых остались только он да Тарам. Тарам без сознания лежал придавленный тушей убитого им зверя. Одна его рука была намертво приклеена к каменному полу крепости. Вероятно, стах в предсмертном плевке выбросил из железы всю клейкую массу, не успев превратить ее в нить. Представляете? Это все равно, что вмуровать руку в камень. А к лесу уже подступали первые степняки.
Выступить против дикарей в одиночку было бы, естественно, глупостью, но и уйти, оставив прикованного к полу Тарама врагам на посмешище, Стик не мог.
В общем, с тех пор Тарам обвиняет Стика в своем увечье, уверяя, что можно было сообразить выдрать у стаха железу с растворяющей нить жидкостью, но Стик специально его искалечил, желая стать первым в воинском искусстве. Стик говорит, что не было другого выхода – промедли он еще немного, и их заметили бы степняки. И тогда он не смог бы уйти от погони, неся на плечах находящегося в беспамятстве здоровяка.
Вот так вот, были друзьями, стали врагами.
Тарама, конечно, можно понять. Он по праву считался одним из лучших воинов порубежья. М-да, – толстяк поднялся, давая понять, что рассказ закончен. – Вы отвлекли меня со своими разговорами. Пойдемте скорее в трапезную, пока там не собрались все сторы. А то не дадут ведь спокойно поесть. Тсодар уже зажарил для нас жирного гирата.
Трапезной оказался длинный навес, расположенный по кругу внутреннего двора гостиницы. На низких топчанах, вытесанных из внутренностей зуха, расставлены кувшины. В центре двора несколько выложенных из камней очагов, над которыми два парня под руководством взрослого стора крутили на вертелах большие куски змеиной плоти и кабаньи тушки… Кабаньи тушки? Моя челюсть отпала от удивления. Рот наполнился слюной от вида подрумяненных до нежной коричневой корочки кабанчиков, исходившихся словно потом капельками жира.
Неужели здесь водятся кабаны? Да нет. Это мое воображение сыграло на ассоциации с воспоминаниями из прошлой жизни. Тушка лишь по размерам соответствовала кабаньей. Не было ни свинячей головы, ни положенных окороков. Но выглядело все равно аппетитно. А шипение падающих на угли капель жира, заставляло постоянно сглатывать слюну.
Может, у этого зверя еще и сало имеется? Эх, сейчас бы с чесночком…
– Ты чего остолбенел, парень? У тебя глаза светятся, как у твоего летуна, – обратился ко мне стор, руководивший кухней. И повернувшись к уже усаживающимся под навесом моим спутникам, прокричал: – Эй, Гоат, зверя кормить буду только за отдельную плату.
– Не жадничай, Тсодар. Мизгирь ест только сырое мясо. А вот мы сейчас озвереем от голода. Видишь, Леег уже готов накинуться на твоих нерасторопных сыновей. Неси скорее обещанного гирата. Да не забудь достать из углей его лапы.
– Что-то ты в этот раз необычайно щедр к своим работникам, – удивленно вопросил Тсодар, поднося с помощью одного из сыновей ароматную тушку.
– Это не работники, а компаньоны, – удивил всех без исключения лавочник. И, вероятно удивившись сам, уточнил: – Младшие компаньоны.
Снятую с вертела тушку тут же облепили хлебными лепешками, то ли для того, чтобы те впитали жир, то ли, чтобы согрелись сами. Тем временем второй сын повара принес на куске шкуры горку слегка обугленных членистых ножек, напоминающих рачьи, но размером каждого члена с человеческий локоть.
Наконец каждый из нас взял по лепешке, и Поут, ловко орудуя ножом, принялся нарезать румяную тушку на ломтики. Мясо внутри оказалось нежно-розовым. Кости отсутствовали так же, как и в змеином. Запах… Знакомый запах. Такое ощущение, будто я уже ел нечто подобное. Держа в нижней паре рук лепешку, положил на нее обжигающий пальцы и исходящий умопомрачающим паром ломоть. Отщипнул маленький кусочек и сунул в рот. М-м-м! Даже глаза прикрыл от удовольствия и нахлынувших воспоминаний…
Тихая речная заводь, окруженная лесом. В воде отражаются установленные веером на рогатках удилища. Переливающийся малиновыми огоньками прогоревший костер. Нехитрые яства, выложенные на расстеленное на траве покрывало. Бликующие темным стеклом пивные бутылки. И раки. Красно-коричневые, запеченные в углях раки…
– Леег, да что с тобой? – толкнул меня под локоть Боат. – опять застыл как истукан.
Воспоминания рассеялись, и я начал резво поглощать нежную плоть неизвестного животного, напоминающую по вкусу мясо земных раков. Вкуснотища! Было бы еще в кувшинах пиво вместо хоть и необычайно вкусной, но все же простой родниковой воды. Но все равно, свининки на ребрышках очень не хватало. Неужели в этом мире совсем нет животных с внутренним скелетом?
Вздрогнув от неожиданного хруста, я увидел как Гоат, подняв один из валяющихся под топчаном увесистых голышей, начал дробить им запеченную в углях лапу. Расщепив твердую оболочку, он достал изнутри белоснежную ароматную колбаску и куском лепешки нанес на нее ярко-красный соус. Подняв яство над собой и запрокинув голову, лавочник изобразил желторотого птенца, заглатывающего принесенного родителями червяка.
Не зря торговец спешил на ужин пораньше. Не успели мы съесть половину тушки гирата, как трапезная начала наполняться сторами. Завидев нас, все они непременно стремились устроиться ближе, громко обсуждая трусливого летуна и мою богоизбранность. Постоянно кто-нибудь подходил и задавал вопросы, вроде того, как научить стаха таскать повозку? При этом никто не задавался вопросом – как
