знал- там, внутри, все еще бился о клетку жестокости и цинизма маленький мальчик, преданный всеми, жаждущий любви и понимания. А еще я любил свою страну. Любил ее идеальную, созданную Творцом красоту. Не очень любил живущих в ней людей, но даже на это недоразумение был готов закрывать глаза, чтобы лишний раз вдохнуть полной грудью воздух родного Ливана.
То утро было точно таким же. Поздний завтрак на террасе отеля. Вру, не завтрак. Никогда не мог жрать после бухалова, как другие. Опять кофе без сахара, тлеющая сигарета в пепельнице рядом, удивительно красивое, пробирающее свежестью, на фоне которого чувствуешь свое человеческое ничтожество, утро…
Я помню тот момент. Помню, как что-то заставило меня повернуть голову налево и посмотреть на соседнее шале нашего гостиничного комплекса…
Я помню её. Уязвимую, слабую, хрупкую. Стоящую на краю… На улице шел сильный снег, падающий на ее белые волосы мокрыми хлопьями, но она этого даже не замечала. Сильно сжимает перила, до посинения бледных пальчиков. Немного потрагивает, как лист на ветру… Ее кожа почти прозрачная, с узорами синих венок на идеальном гладком мраморе. И я так отчетливо их вижу, словно бы мои глаза вмиг стали орлиными…
Потом я узнаю, что Она часто так делала. Она часто стояла «на краю» в прямом и переносном смыслах этого слова. Маленькая беззащитная девочка, попавшая в логово к волкам и успешно претворяющаяся тигрицей. Только за этой маской скрывались боль и растерянность, пусть она и камуфлировала их умело. И сколько же ей стоило сил прятаться за фасад самоуверенной циничной стервы, сколько жизненной энергии у нее отбирало это притворство.
А она ведь даже не знала о той нашей роковой встрече. Для нее я не существовал. Просто наблюдатель со стороны. Сколько таких было на ее пути, пути красивой женщины с белыми волосами, попавшей в лапы жестоких чернооких восточных мужчин… Один из таких мужчин сейчас был рядом с ней. Я знал его заочно, в отеле перешептывались, что в люкс накануне вечером заселился отшибленный на голову отпрыск дубайского шейха Макдиси.
Я навел о нем справки в тот же вечер. Наши охотливые до чужих больших денег спутницы с энтузиазмом вывалили мне всю подноготную- что Али Макдиси проводит в Ливане чуть ли не половину года, так как в Европу не въездной, а брат и отец не разрешают ему беспредельничать на родине. Правда, мол, и в наших краях, даже несмотря на огромные деньги, которые он здесь тратит, его присутствием начинают тяготиться… А еще рассказали, что сопровождавшая его блондинка- его любовница, и далеко не первый год. Что многие даже считают, что между ними больше, чем просто товарно-денежные отношения…
Я не вернулся в Париж. Наверное, внутри меня должна была зародиться хотя бы искра вины и стыда за то, что я оправдывал перед возлагавшим на меня надежды отцом то, что бросил университет, желанием погружаться в реалии своей страны. Стал делать вид, что мне интересно то, чем он занимается, что одумался и готов вникать в его работу… Мне было плевать на его дела. Я считал политику грязной вещью- и доучившись до четвертого курса «сьянс по» (франц. — политических наук), еще более убедился в этом. Политика не имела никакого отношения к моей любимой стране. Политика- порождение грешных людей, не созданного Богом рая на Земле…
Мое попадание в охрану к Макдиси я тоже прикрыл ложью. Я беззастенчиво врал отцу, что хочу попробовать себя «в поле», что все они когда-то начинали с такой работы, стать «джеймсом бондом» местного пошиба, что неплохо было бы проникнуть в ближайший круг шаловливого брата наследного принца Дубая, чтобы узнать побольше компромата на их семейку. Всегда хорошо иметь компромат на сильных мира сего- это либо убьет тебя, либо возвысит. Для ливанца оба варианта проходные…
Вы, конечно, понимаете, что мне было плевать на Али и его дела. На всё плевать. Я шел туда только из-за нее… Какое-то странное, незримое чувство толкало меня быть рядом. Усмехался сам себе. Ангелом-хранителем заделался? Или сталкером? Потом я с горечью признаю сам себе, что я стал и тем, и тем…
Я не могу объяснить, как получилось, что я помешался на ней. Этого не понять умом. Зато можно было чувствовать. Чувствовать ее на расстоянии. Ощущать Её запах. Считать каждый вдох и выдох… Предугадывать каждый ее шаг. Стоять на дежурстве часами и предвкушать ее появление за углом на считанные секунды и брошенный мимо тебя взгляд… А я и не понял, когда вляпался с головой, когда так помешался, что успех исхода дня для меня стал определяться тем, увидел ли я ее хотя бы на миг или нет… Я просто стал ее тенью… Тряпкой, зацепившейся за ее каблук, о чем она даже не ведала.
Потом, когда я узнаю полную правду о своей матери, то пойму, что невольно проецировал ее образ на Алёну. Светловолосая чужестранка в обличии светлой нимфы и со шлейфом грешницы. Непонятая и презираемая обществом. Вожделенная жестокими мужчинами, готовыми разорвать ее в своей страсти… Мать Магдалена… Я не знал всей истории своей матери, да и вряд ли узнаю, но тогда мне казалось, что Алёна- это ее подарок мне, ее сигнал… Она так же заблудилась, как и Малена когда-то… Моей матери некому было помочь. А у Алёны буду я, пусть она этого и не знает…
В один из разов, когда она снова была «на краю», я не выдержал и вышел из тени. Потому, что на этот раз все было серьезнее… Тот мужчина, который приехал к ним на вечер покера, Микаэл Увейдат, она смотрела на него иначе, чем на Али… Смесь восторга, страха, боли, презрения… Я узнал от сплетен слуг, что она была с ним какое-то время. И нет, не до Али. Мои уши горели, а руки сжимались в кулаки, когда я слушал, что он приметил ее в казино, когда они были там с Макдиси. Что он играл на нее и выиграл, а когда она надоела, снова предложил обратно Али и тот взял…
Как же я их всех ненавидел, как же тошно было смотреть на их мир, на их развлечения… Тогда еще я не понимал, что все они-пассажиры одного корабля, уверенно движущиеся к аду. И тогда еще я не догадывался, что давно и сам на этом самом корабле… Я изначально был обречен стать его пассажиром. У меня не было иного выхода.
Я часами убеждал себя, что Она жертва. Что
