И ненависть, что жар любой убьет.
Так выразился английский поэт, который, возможно, не признал бы за людьми вроде Макомишей права на благородные чувства. Но знай он о людях больше – а ведь он знал о них порядочно, – он бы знал и то, что отвергнутый мужчина грозен не менее женщины.
С этого момента Уильям воспылал гневом. Гневом в лучшем случае молчаливым, неусыпным, но от него усиливалась астма, древний враг, и Уильям обращался за помощью к морфию, а после морфия гнев обретал голос и вещал громко и долго. Часто бывало так, что Уильям осыпал супругу злобной бранью, и пока он бушевал, она сидела молча – воплощенная фигура безмолвного мученичества и ненависти к мучителю.
В своих тирадах Уильям вовсе не упоминал про секс – еще чего не хватало, – но всячески поносил холодную, лишенную любви жену, а то, чего не мог сказать вслух про нее, говорил в адрес Тети.
Бедная миссис Макомиш! Просто невероятно, какие мучения она терпит! Чтобы дошло до такого – чтобы так обращались с женщиной из хорошей семьи, урожденной Вандерлип! И чтобы она все сносила без единого слова! Разумеется, она говорила со священником, преподобным Уилбуром Вулартоном Вудсайдом, и он дал ей советы, какие мог – то есть банальные и глупые. Разумеется, она говорила со своим братом, доктором, и он покачал головой и сказал, что потребность в лекарстве стала у ее мужа пристрастием, а ему, доктору, известны ужасные последствия такого пристрастия. Он подарил сестре серебряный заварочный чайник и сахарницу, что не очень помогло. Разумеется, она говорила с Тетей, которая заявила, что всегда подозревала в Уильяме Макомише дурную кровь и очень жалеет, что не высказалась громче против этого брака до того, как он свершился. Но даже лучшие из нас не могут знать, что лучше для других, а Вирджи не желала понимать намеков. Что ж, она сама постелила себе постель и теперь, по мнению Тети, обязана в ней лежать.
Никто, кроме перечисленных, самых ближних доверенных лиц, не должен был знать, что происходит, но, конечно, знали все – ибо продавцы аптек, куда Уильям ходил за снадобьем, рассказали там и сям, разумеется, в строжайшем секрете. Чтобы ни гугу. Мещанская жизнь еще и потому так невыносима, что в ней на самом деле невозможно ничего скрыть.
(18)
И так Мальвина дожила до двадцати восьми лет – спокойная, полная достоинства мисс Макомиш, такая активная и всеми любимая прихожанка; особенно хорошо ей удавалась организация различных представлений. Еще Мальвина пела. У нее было контральто, и именно благодаря пению она познакомилась с Родри Гилмартином. Далеко не сразу их дружба достигла момента, когда Мальвина, преодолевая страх, осмелилась пригласить Родри к себе домой.
Родри пользовался популярностью среди людей, увлекавшихся пением, – у него был хороший природный тенор. Конечно, были у него и свои недостатки – он всего лишь подмастерье печатника, и к тому же его семья приехала из страны, которую многие до сих пор именовали Старой Родиной, на памяти нынешнего поколения, то есть, по меркам старого онтарийского городка, практически вчера. Голландская прослойка, костяк лучшего общества в городке и во всей округе, знала, что эта Старая Родина – вовсе не их родина, которую они все еще помнили даже через двести лет после того, как покинули Амстердам, Роттердам, Гаагу. Пусть они встали на сторону британцев во время той прискорбной революции, пусть им пришлось бежать в Канаду, но для них англичане все еще были подозрительным народом: иностранцы, у которых все не как у людей. Поэтому растущая симпатия между хорошей девушкой-голландкой (с небольшим пороком в виде отца-шотландца, но все же до такой степени голландкой, что шотландскую кровь можно не считать) и каким-то безродным типом, только что с корабля, не встретила сочувствия у горожан.
