— Да ты закопаешься в фотоальбомах! Уже не знаю, хоть отдельный шкаф под них выделить, что ли…
— Пойдем.
На бегу переоделась и сделала нам чай с бутербродами, чтобы потом не отвлекаться. А затем начала выкладывать перед Глебом свои богатства — фотографии, первые слепки ручек и ножек, потом видео на планшете, затем опять фото. Понимала, что снимки из роддома не могли бы сильно впечатлить человека, который не был причастен к тому периоду жизни Макса. Сморщенный красный комочек с закрытыми глазами и собранными в трубочку губехами — это священная радость для матери, остальных людей они обычно не сильно впечатляют. Но Глеб настоял, чтобы и эти фото показала.
Он смеялся над какими-то эпизодами, где-то умилялся, о чем-то спрашивал, уточняя… Иногда говорил, что у него есть точно такие же фотографии из детства… А я взахлеб говорила, вспоминала, умилялась, радовалась, заново переживая все моменты из жизни… Не сразу заметила, как Глеб замолчал. Когда пауза затянулась, подняла на него глаза.
Что-то происходило с лицом Ольховского. Нечто странное, я его таким не видела никогда. Смотрела и не понимала, как реагировать.
— Господи, Настя. Какой же хренью я занимался все это время! Столько всего важного прос. л!
Мне отчего-то безумно захотелось его утешить. Только вот — какими словами?
Часть 2. Глава 20
— Глеб, я, наверное, тоже должна извиниться… — Эта фраза далась мне не просто. Но только сейчас я начала понимать, что и его лишила многого. Брак с Игорем, которого можно было спокойно избежать… Что он дал мне? Отомстила Глебу, наказала? Наверное, да. Но и сама себя наказала тоже.
— Тебе не за что передо мной извиняться. Это ты родила сына, растила, думала о его будущем. А я… сначала думал о мести, потом решил избавить тебя от мужа. Как-то не задумался, что он тебе может быть нужен, и даже больше, чем я… О том, что Максим останется в неполной семье, я вообще не волновался. — Глеб задумчиво гладил фотографию моего пупса, где ему был всего год, он держал за ухо плюшевого медведя, в два раза крупнее его самого, и счастливо улыбался, показывая свои целых четыре зуба.
— Я могла не выходить замуж. Сделала это тебе назло, Глеб. Наверное, не стоило так поступать, от этого никому не стало лучше…
— Ну, так я же тебя к этому и подтолкнул. Не надо меня оправдывать, Настя. — Он невесело улыбнулся и погладил меня по щеке, заправляя пару прядей за ухо. Провел большим пальцем коже, то ли приласкать хотел, то ли извиниться… Я смотрела в его глаза, как завороженная.
— Я не оправдываю. Но, если уж просить прощения, то взаимно. Думаю, это будет честно.
— Ты потрясающая, Настя… — Теперь он держал мое лицо в обеих ладонях, внимательно всматривался в каждую черточку. Вслед за взглядом, скользящим неуловимой лаской, по коже двигались его пальцы, бережно обводя контуры бровей, скул, подбородка.
— Ага. Как тряхану, так никому мало не покажется… — попыталась отшутиться от этого комплимента. Несмело улыбнулась, пытаясь прогнать наваждение момента. Прекрасно понимала, к чему он клонит, сама хотела этого, но при этом жутко боялась. По многим причинам, и не только потому, что уже успела подзабыть, как себя правильно вести с соблазняющим мужчиной. Страшно было опять открыться, показать, как соскучилась по Глебу, как безумно по нему тосковала, разогнаться до предела всех возможных скоростей… и вновь напороться на острые гвозди.
— У тебя получается, да… — Глеб подгреб меня ближе к себе. Мы давно уже сидели на полу, обложившись альбомами и ворохом распечатанных фотографий, которые не помещались ни в один альбом, и теперь он просто перетянул меня на свои колени, посадил сверху. Очень доверительная поза, и очень откровенная. Он теперь мог свободно уткнуться лицом в мою грудь, и уже от этой возможности перехватывало дыхание. — Я психанул, когда ты сделала предложение, от которого просто невозможно отказаться…
— Я заметила, как ты психанул. Думала, не придушить ли на месте, прямо этой блузкой… — Теперь уже можно было улыбаться, вспоминая. Ведь мои руки уже с удовольствием блуждали по его шее, затылку, зарывались в волосах. От забытых уже ощущений кончики пальцев покалывало.
— Надо было… Заслужил. — Глеб покаянно склонил голову, словно подставляя ее для казни. Правда, при это успел пройтись горячими губами по шее, прихватить кожу в ямочке между ключицами.
— Тогда бы ты не узнал про Максима. И ему было бы тоже не очень приятно знать, что мама собственными руками прикончила его папу…
— Ну, можно было не до смерти. Но так, чтобы прочувствовал всю тяжесть своей вины.
— Так, что ли? — я сомкнула ладони, обнимая его шею под самым подбородком? Откуда-то взялась небывалая легкость. Кажется, я сдавала последние бастионы, пьянела только от того, что Глеб рядом, от предвкушения, что скоро станет еще ближе…
— Можно было и так. — Глеб оторвал взял мои руки в свои, перецеловал каждую, начиная с запястий, прошелся по ладоням, потом перевернул и прикоснулся губами к каждой костяшке. Невыразимо нежно и чувственно.
— Ты мне нужен был живым. Вопрос по компании оставался открытым. Я же пришла ради этого…
— Я так и знал. Жаль. Надеялся, что ты все-таки больше переживала о женитьбе, и пришла, потому что хочешь за меня замуж…
— Я там была уже. Мне не понравилось. — Банальная шутка, да. Но я не хотела признаваться, что всю жизнь, как только Глеба встретила, только о семье с ним и мечтала. Обойдется еще без таких признаний, не заслужил пока.
— Не там была. Я постараюсь, чтобы ты пришла в восторг.
— Самоуверенность — твое второе «Я». Тебе об этом говорили, Глеб?
— Я никому в любви не признавался, кроме тебя, Настя. Какая, к черту, самоуверенность? Не чувствуешь, как руки дрожат?
— Это я дрожу. А тебе передается. Отмазка не засчитана.
— А вот так?
Какой он хотел услышать ответ — не знаю. Трудно разговаривать, когда твой рот заткнут чужими губами. И мыслить получается плохо, когда тебя раздевают такие родные, такие горячие, жадные и нежные руки. И да, наверное, они подрагивали, не меньше, чем мои.
На полу было сложно найти место, свободное от фотографий, Глеб сначала попытался отгрести их в сторону, да только быстро понял, что эта затея — бессмысленная. Поднялся вместе со мной и опустился на диван. Это было так правильно и естественно, что я лишь вздохнула благодарно.
Все, что так долго мучило в снах, не давало покоя, сейчас начинало сбываться: мою кожу опаляло неровное дыхание Глеба, его руки запутались в моих волосах, и все тело начинало оживать от того, что к нему прикасалось другое, такое желанное тело.
Мы торопились, оба. Прелюдию проскочили, даже не успев начать. Не до того было. А может быть, прелюдией стали последние несколько дней, когда между нами искрило от напряжения, но мы никак не могли друг к другу приблизиться. А вместе с одеждой упали последние барьеры, и теперь невозможно было оторваться друг от друга.
