Королева наносила и другие раны уязвленному самолюбию придворных: поселившись в Трианоне как частное лицо, она обставила свою жизнь очень скромно и окружила себя избранными ею самой друзьями. Она принимала только тех, кого желала видеть, что вызывало смертельную ненависть остальных, кто не был допущен в этот близкий круг деревенской идиллии. Злоба и ненависть усилились особенно тогда, когда «французская партия» получила дополнительный повод для беспокойства. Король постепенно освобождался от предубеждений и все сильнее привязывался к жене; в 1778 году у них родилась дочь, а в 1781-м на свет появился наследник престола. Таким образом, положение Марии-Антуанетты не только упрочилось, но ни у кого не оставалось сомнений, что королева властвовала над своим супругом, и ее влияние на него росло. Подарив жизнь дофину, она стала недосягаема. Версаль полнился слухами, шепотки сопровождали каждую беременность королевы. Называли имена Диллона, Куаньи, Гиня, Ферсена, Лозена, с которыми королева, клеветнически обвиняемая в нарушении супружеской верности, якобы вступала в близкие отношения.
Против всех этих атак, заранее рассчитанных на нанесение бесчестья королеве, на утрату ею доброй репутации, доверия короля и общественного мнения, Мария-Антуанетта вынуждена была защищаться, и в Людовике XVI она обрела не только глубоко любящего мужа, но и мощную поддержку, которая, однако, в конце концов обернулась против нее же. Если ей удавалось добиться выдвижения кого-либо из своих протеже на пост министра, то ей приписывали ответственность за его ошибки и ее обвиняли во всех бедах, постигавших королевство. После долгого неучастия в политике она добилась назначения Кастри на должность министра флота, а Сегюра — на должность военного министра. При поддержке семьи Полиньяк генеральным контролером финансов был выдвинут Калон. Она уже обретала почву под ногами и могла опереться на ведомства, освобожденные от самых убежденных ее недругов, когда вдруг разразился скандал вокруг дела об ожерелье. И Мария-Антуанетта, абсолютно непричастная к ходу событий, превратилась в козла отпущения для всех тех, кто действительно был замешан в эту мошенническую аферу и в стремлении выпутаться бросил тень не только на королеву, но, в ее лице, и на весь режим, подрывая к нему уважение. В этом насквозь фальшивом деле с чудовищным обманом, в котором не мог разобраться ни один разумный человек, были гораздо более виновны парламент и его сообщники, чем какая-либо бесстыдная воровка, движимая лишь собственной жадностью. Придворные, с удовольствием подхватившие самые невероятные слухи и наслаждаясь травлей королевы, еще раз продемонстрировали низменную природу своей ложной преданности трону и глубокую недальновидность личных корыстных расчетов. Нужно ли рассказывать подробнее о причастности королевы к делу об ожерелье? Все обвинения основывались на показаниях графини де Ла Мот, изощренной интриганки и потаскухи, на которой негде пробы ставить, и ее любовника и соумышленника. Не следует игнорировать и глупую наивность кардинала Рогана с его близорукими притязаниями. Совершенно очевидно, что упреки в адрес Марии-Антуанетты лишены основания — хотя бы потому, что такого просто не могло быть. Невозможно поверить, особенно людям, хорошо знакомым с дворцовым этикетом, что королева Франции могла бы ночью в роще поверять какие-то секреты опальному кардиналу, которого она к тому же терпеть не могла. Король и его министры допустили абсурдную ошибку, поручив разбираться в этом деле парламенту, в результате чего королева оказалась скомпрометирована, ибо главные судьи вели себя так, как и следовало ожидать: проявляли пристрастность и заботились лишь о привлечении к себе внимания и о собственной популярности. Они оправдали Рогана и дали возможность возвести чудовищные обвинения против королевы. Вместе с супругой короля оказалась скомпрометирована вся монархия, и свобода ничего не выиграла от этого скандала вопреки оптимизму советника Фрето, который так суммировал настроение своих коллег: «Вот, действительно, великое и славное дело! Плут-кардинал и королева, замешанная в гнусную махинацию! Какой позор для креста и скипетра! И какой триумф идей свободы!»
В последующие годы непопулярность королевы продолжала расти, и в 1787 году в Салоне Лувра не решились выставить ее портрет кисти мадам Виже-Лебрен, опасаясь глумления. Ее влияние на короля все еще оставалось значительным, и она сумела добиться выдвижения Ломени де Бриенна, но и этот успех обернулся против нее. Финансовый кризис, углубленный отказом парламента утвердить необходимые реформы, роспуск этого парламента и последствия его оппозиции — все вменялось в вину Марии-Антуанетте, которая должна была отвечать и за неразбериху в государстве, и даже за град, повредивший посевы. В канун революции она абсолютно лишилась уважения общественности, короля стали считать снисходительным рогоносцем, а многовековому престижу монархии был нанесен непоправимый ущерб. И наконец, настало время, когда любое, даже самое незначительное выражение почтения к ней сделалось невозможным.
Разумеется, нужно учитывать, что правление Людовика XVI пришлось на эпоху отдаления короля и королевы от своих подданных, когда монархия переживала переход от духовного состояния к светскому, в результате чего государь-чудотворец трансформировался просто в высшее должностное лицо. Но ничто не предвещало такой сильной дискредитации королевских функций — ни философия просветителей, восхищавшихся «разумным деспотизмом», ни политические теории, которые создавали из ограниченного и контролируемого монарха образец прекрасного правления. И вдруг, чтобы выставить на позор короля и королеву, в стране разразилась жестокая кампания травли и клеветы, нечистых обвинений и гнусной неблагодарности. Слабое звено следовало искать среди тех, кто, внешне оставаясь вне подозрений, был особенно заинтересован в подобном ниспровержении устоев, а побудительные причины многочисленны и хорошо заметны невооруженным глазом. При этом использовались традиционные методы, и применявшие их прошли хорошую практику. Те самые придворные, которые теперь выступали против королевы, в течение нескольких веков направляли свои отравленные жала против королевских фавориток. Людовик XVI допустил ошибку, не заведя фаворитки, и королева заменила собой все. Она была воплощением мечты, тем более уязвимой, что была невиновна, и тем более виноватой, что ее положение оказалось значимее положения королев предшествующих эпох, и поэтому ей пришлось испытать более сокрушительное поражение, чем она полагала, — помимо женской судьбы оказались сломлены и будущее режима, и линия преемственности Короны. На ее собственную семью, на самое близкое окружение обрушилась вся неприязнь и вероломство, так недавно адресовавшееся королевским любовницам. Приезжавшие к ней ее тетки и дочери Людовика XV докладывали ей обо всех проявлениях злобы и мелочной ревности. Ее девери и золовки, особенно честолюбивый и изворотливый граф Прованский, высказавший первые сомнения в законности королевских детей, рассчитывали заполучить корону, если факт адюльтера будет доказан и дофина отстранят от наследования. Можно упомянуть и принца де Конде, уязвленного тем, что королева отказалась принимать его любовницу, мадам де Монако, и герцога Орлеанского, винившего королеву в том, что король чувствовал к нему мало симпатии. К тому же Мария-Антуанетта вынуждена была сносить откровенную враждебность ревнивых придворных, раздраженных ее благосклонностью к друзьям. Даже иностранные дворы, например английский или прусский, видевшие в ней залог франко-австрийского союза, не щадили ее в выражении неприязни.
