Настоящее имя Нанди было Лилиан Мунгаи. Но однажды ей попала в руки книга Риттера «Чака Зулу», и ей понравилось имя матери зулусского вождя-завоевателя Чаки — Нанди. Оно было от слова «мнанди», то есть «приятная, милая», и теперь Лилиан стала подписывать этим именем свои статьи и заметки и называть себя так при знакомствах. Говорят, что иногда имя и его значение меняют характер и поведение его носителя. С тех пор, как она стала называть себя Нанди, ей казалось, что у нее появилось какая-то никого не утомляющая и ничуть не жеманная ласковость, что было незамедлительно отмечено всеми. Вниманием мужчин она и раньше не была обделена, но теперь оно усилилось, а женщины почему-то стали меньше чувствовать в ней соперницу. Возможно, это было оттого, что в ней начисто отсутствовала откровенная и хищная нацеленность действий и поступков. Казалось, она всегда была уверена в том, что будет замечена, и ей отдадут должное.
Когда пришло известие о мятеже в столице, в редакции журнала, где работала Нанди, объявили, что работа прекращается на неопределенный срок, и всем было предложено покинуть опасный теперь город. Ей тотчас же предложил уехать на его машине заместитель главного редактора, большой щеголь и эрудит, который давно уже пялил на нее глаза. Теперь он ей серьезно, как о решенном деле, говорил о том, что сначала они доедут до Кимбулу, а там, уже в предгорьях, живут его родные, у которых кофейная плантация и много посадок бананов.
— В Кимбулу мы оставим машину, где ее надежно спрячут, а там я найму носильщиков, и они донесут тебя с специальных носилках до самого места, куда не дойдет никакая война. А у родных для тебя даже найдется отдельный домик. Они очень гостеприимные люди.
Нанди давно уже научилась не сразу отказывать мужчинам, от которых зависишь по службе, тем более, отказывать в резкой форме. Ударишь льва, самому больно станет. Так у них говорят в подобных случаях. Поэтому она сказала, что должна немного подумать. Ответ, подернутый дымкой неопределенности, сквозь которую, как слабый луч солнца в ненастье, мелькает призрак надежды, смягчает удар по самолюбию и позволяет отвергнутому смириться с неудачей. Ведь охотник, от которого убежала антилопа, не впадает в глупую ярость, а сохраняет надежду на следующий, более счастливый случай. Итак, искусством отказа надо учиться владеть. Многим это известно, но не все помнят о том, что содержание сказанного часто менее важно того, как это сказано. Тон и даже выражение лица при этом иногда имеют решающее значение.
Эту поездку Нанди отвергла уже потому, что в ней таилась попытка навязать ненужную ей связь, но для отказа были и другие причины. Во-первых, она не хотела сейчас покидать город. Когда Тванга не прошел на последних президентских выборах и в Лолингве шли уличные бои, она оставалась дома, и с ней ничего не случилось. А вчера она звонила на речной вокзал, и ей ответили, что рейс «Лоалы» перенесли из-за ремонта на сутки. Во-вторых, ее товарищ по работе и подруга Камилла Мзамане настойчиво тянула ее в маленький поселок, откуда она была родом, километрах в десяти от города. По ее словам, он весь был скрыт густыми зарослями и туда вела узкая проселочная дорога с двумя деревянными мостами через ручьи. По этой дороге, говорила она, не могут проехать даже небольшие грузовики, а уж военной технике туда вход просто заказан. По ней ездят только на велосипедах, мотоциклах да на таких машинах, как ее небольшой «пежо» устаревшей модели.
— Дома у меня есть хороший приемник и мы будем следить за всем, что творится вокруг, — с успокаивающей уверенностью внушала ей Камилла.
— А ты отвезешь меня в город, если вдруг мятежников из него выбьют? — допытывалась Нанди.
— Никаких проблем, — заверила ее Камилла. — Я сама сразу же хочу вернуться в город.
Они без особых помех проехали по городским улицам, ведущим к окраинам, где на перекрестках уже стояли бронемашины и солдаты в касках дежурили у пулеметов. От центра города доносилась частая стрельба, слышались взрывы гранат и иногда трещали моторы вертолетов. Военные с хмурой настороженностью провожали взглядом каждую машину, и некоторые они останавливали для осмотра. Вид двух женщин в маленькой машине подозрения у них явно не вызывал, а Камилла к тому же вовсю им улыбалась ярко накрашенным ртом, выставляя напоказ всю свою жизнелюбивую приветливость, словно белый флаг нейтральности в качестве единственной, хотя и сомнительной, защиты от случайностей войны.
В дороге говорили мало. Камилла внимательно смотрела вперед, боясь пропустить нужный поворот. И это было объяснимо, так как вдоль главной дороги теперь тянулись пыльные заросли: кусты и низкорослые колючие деревья. И в месте поворота они создавали подобие низковатой арки, которая возникла неожиданно, и под ней открылась уходящая вниз узкая песчаная дорога. О происходящих событиях Камилла предпочитала не говорить. Один лишь раз она сказала, что политика — это дело мужчин, раз уж им нечем больше заняться, и что она не скрывает своего брезгливого неучастия в ней.
— Но если эти (тут она употребила неприлично-презрительную кличку племени, которое составляло основу мятежных сил) придут к власти, надо будет готовиться к худшему. Работы мы лишимся, это уж точно. У них женщины во всем стоят на втором месте, а на первом — мужчины вместе со своим скотом. Они женщин и близко не подпускают к своим коровам. Мужчины их пасут, доят, а своих покойников зашивают в бычью шкуру, подогнув им ноги, и хоронят в могиле недалеко от загона для скота. А потом прогоняют по ней все стадо, которое оставляет на могиле свои лепешки.
— Но их армейские офицеры все же чему-то учились, — решила сказать хоть что-нибудь в пользу мятежников Нанди.
Камилла, не отрывая глаз от вихляющей то вправо, то влево красноватой, пыльной дороги, упрямо отвергла эту попытку объективного подхода к участникам мятежа:
— Все равно я уверена, что от них попахивает коровьим навозом. И что их повсюду сопровождают мелкие надоедливые мухи, как и их горбатых коров.
Этими словами тема мятежников была закрыта, и больше к ней никто не пожелал возвращаться.
Машина въехала в незаметно начавшийся поселок, скрытый нависающими над ним деревьями, похожими на акации. Кое-где вздымались темно-зеленые кроны манго, а хижины стояли полускрытые с боков посадками бананов. Машина въехала во двор, где стояли отдельно друг от друга три круглые хижины, крытые банановыми листьями, и еще там был квадратный домик под крышей из белой жести. Здесь царила тишина. То, что происходило сейчас в столице, не имело здесь отголоска. Лишь однажды протарахтели в небе два вертолета, направляющиеся в сторону города. И тогда целая ватага маленьких детей выбежала на открытое место, и все стали смотреть в небо.
Нанди сначала не могла понять, почему в поселке такое откровенное и какое-то шальное буйство зелени даже в конце сухого сезона. Камилла ей объяснила, что дома и все посадки вокруг них расположены на слабом склоне, а выше находится большая запруда на ручье, текущем сверху. Поэтому вода из нее просачивается вниз и питает почву вокруг.
— У нас здесь жизнь, хоть мы и рядом со столицей, вполне патриархальная. По вечерам, например, моя бабушка Макья часто рассказывает детям сказку, как это делалось в прежние времена: в полутемной хижине и при свете тлеющих углей в очаге. Я попрошу ее сделать это сегодня. Она не откажет, тем более, что я ей и подарок из города привезла. У всех теперь так тревожно на душе, а дети слушают разговоры взрослых, и их живот полон страха, как здесь говорят в таких случаях. Я тебе тоже советую ее послушать. Макья еще немного и колдунья, и даже гадает на костях.
