— Гражданин следователь, я расскажу всё, но, честное слово, «Четвёртая Империя» — не антисоветская организация.
— Хорошо, продолжайте, а то мы уже полчаса топчемся на месте.
Счастливый, что отбил у следователя «антисоветскую», Лёня начал говорить:
— В середине января ко мне подошёл Володя Шахурин и предложил вступить в «тайную организацию». Я прочитал устав, и он мне понравился. Вместе со мной туда вошли Хмель, ну Хмельницкий Артём, Реденс и Бакулев — все из нашего класса. Мы ничего особенного не делали — только на коньках соревновались. Выиграл Шах… Потом приняли Феликса Кирпичникова… Дальше выясняли, кто станет лучшим в турнире ГТО… и машину учились водить, а я уже давно могу, да и все ребята, у кого отцы на персональных машинах, тоже умеют — нас водители учат, чтобы подлизаться к родителям. Даже девчонок из класса — и то тренируют. Вот… мне очень нравилось играть. Всё время приходилось чего-то добиваться и соревноваться. Потом мы приняли Арманда Хаммера и Серёгу Микояна. Арманд с нами учится, а Микоян — на класс младше. Перед самыми каникулами, в конце мая, некоторые из нас собрались у Володи… Мы сначала играли навылет в «чапаевцев» на шашечной доске — двое бились, а остальные ждали очереди на замену…
— Кто там был?
— Шахурин… Реденс, Серго Микоян… и Хмельницкий.
— Хорошо, и что дальше?
— Ну, потом «чапаевцы» надоели, и мы стали обсуждать — кто, где летом. Договорились встречаться на даче сразу после начала каникул — на великах нам друг до друга не очень далеко добираться. Хотели вместе кататься, купаться, правда, не все могли…
— Это несущественно. Вы к теме переходите!
— А потом Володя говорит: «Мы скушно живём: школа — уроки, школа — уроки. Давайте изменим нашу организацию. Я предлагаю назвать её «Четвёртая Империя». И хочу, чтобы мне присвоили звание «рейхсфюрера». Мы удивились: зачем такое название?
— Кто удивился?
— Да все. Вот… он тогда говорит, что будем голосовать… а Реденс, по-моему, возразил: «Да что тут голосовать?! Только одного тебя эта чушь интересует»… Ну, тогда Володя захотел всё объяснить, а Тёмка предложил перенести разговор, пока все не соберутся. На этом и закончили. А дальше — Шахурин застрелился.
— Да, гражданин Барабанов, горазд ты песни петь. Правду говори! Не виляй! — Перейдя на «ты», генерал от госбезопасности грохнул кулаком по столу.
От неожиданности Лёня съёжился, затравленно посмотрев на мучителя, и, заикаясь от страха, пролепетал:
— Я, ч-честное слово, не виляю… Вы сп-просите у остальных, как было. Я ничего не придумал.
— Точно?!
— Гражданин следователь! Я и вправду рассказал одну только правду!
— Ладно, посмотрим. Хочется верить, что не врешь… А как ты посмотришь на моё предложение отправиться домой прямо из этого кабинета?
— Я?! Согласен.
— Помоги мне найти ответ на один неясный вопрос, и мы серьёзно обсудим эту возможность.
— ?!
— Кое-кто из твоих «друзей» показал, что, со слов Шахурина, был какой-то человек… то ли знакомый, то ли родственник, консультировавший его по поводу немецких воинских званий… Или, может, я ошибаюсь? Может быть, это кто-то из приятелей других членов вашего общества?
— …Я никогда об этом не слышал. Я вообще не имел понятия, что кто-то из взрослых знал о нашей организации! А кто мог? Родители не могли… Может, старшие братья? Они есть только у Микоянов, но Степан и Алексей воюют на фронте… Нет, я ничего об этом не слышал.
— А ты напрягись. Мы точно знаем, что такой человек есть.
— Нет, при мне о нём не говорили. А… про дом вы не пошутили?
— Разве я похож на человека, который шутит? Вспомни и расскажи — будет тебе и о доме разговор… Готовь протокол. — Последнюю фразу Румянцев предназначал уже стенографисту.
Пока тот стучал по клавишам пишущей машинки, постоянно заглядывая в свои записи, следователь куда-то ушёл. Лёня непроизвольно обдумывал закончившийся допрос. Картина складывалась невеселая, но изменить что-либо он не мог. И ещё, так хотелось домой! Но он не помнил никого из взрослых, о которых спрашивал генерал.
«Будь, что будет, — решил он, — но врать и придумывать ничего не стану».
Стук пишущей машинки прекратился. Увидев, что офицер закурил, Лёня отметил, как тот глубоко затягивается и выпускает изо рта стройные колечки дыма. Пару раз у стенографиста даже получилось прогнать одно кольцо в другое. Забыв про невзгоды, Барабан увлеченно наблюдал за процессом — он и сам иной раз баловался куревом, даже пробовал пускать кольца, но ничего похожего у него не получалось.
Вошёл Румянцев и взял из рук стенографиста услужливо протянутый протокол. Прочтя текст, генерал пододвинул к арестованному бумаги и сказал:
— Прочти и распишись.
Долгий разговор был ужат до нескольких простейших фраз, так или иначе не противоречивших сказанному Лёней, и он выполнил требование генерала.
— …А теперь, когда официальный разговор закончен, добавлю кое-что без протокола. Говорить буду честно, как коммунист, с двадцатилетним стажем. Ты веришь слову коммуниста?
— Конечно!
— Так вот, Лёня, открою одну тайну. Мы скоро отпустим вас домой. Точнее не «вас», а «тех из вас», кто поможет органам выявить настоящего врага советской власти.
— ???
— Видишь ли, есть один взрослый двурушник, отравивший сознание Володи Шахурина и через него пытавшийся воздействовать на остальных школьников. Органы этого человека засекли, и сейчас проводится активная подготовка к его разоблачению с предъявлением всех необходимых доказательств. Когда мы их соберём и, самое главное, получим признание этого мерзавца, вам, советским пионерам, надо подтвердить, что это именно он испортил Шахурина и вложил в его голову антисоветские мысли.
— А как мы сможем подтвердить, если не знали этого человека?
— Во-первых, не «мы», а ты. А, во-вторых, ты его знал — просто не представлял, что он вербует Шахурина. Не волнуйся, тебе предъявят признания этого гада, и всё сразу станет ясно, как день божий. Тогда согласишься помочь следствию?
— Если предатель сам сознается, то зачем нужно, чтобы я говорил, чего не видел?
— В том-то и дело, что преступник не знает, сообщал ли вам о нём Шахурин. И как только поймёт, что Володя сообщал — сразу же и признается. А так он очень хитрый, и будет запираться до последнего, думая, что нет свидетелей преступления. С тобой-то вместе мы его тут же и расколем!
— Правда?
— Конечно, правда.
— Тогда я попробую.
— Ну, вот и молодец. По закону мы тебя пока ещё не можем отпустить домой, но условия содержания в тюрьме облегчим прямо с сегодняшнего дня. Знай, теперь ты находишься на ответственном задании!
