С тех пор было достаточно одного упоминания о дяде Джейке и психушке, чтобы настроение младшей дочери Маргариты и Саймона Райсов всерьёз и надолго испортилось.
– Это тебя посадят в психушку, Сибил. – Патриция насупилась и уставилась на сестру исподлобья.
– Ну уж нет. Я бы никогда не поступила так, как этот полоумный Соловей из сказки. Мне без разницы, нужны кому-то красные розы или какие-нибудь ещё. Мне они точно не нужны.
И мама, и папа всегда хвалили Сибил за то, что она хорошо учится, много знает и умеет, и разбирается в разных вещах. И вообще, у неё «широкий кругозор». Можно на неё злиться, но нельзя не прислушиваться к тому, что она говорит.
А ещё Сибил хвалили за то, что она «самая красивая». Патриция с детства знала, что долговязые нескладные девочки с бесцветными и прямыми, как солома, волосами красивыми не бывают. Потому что «красивые» – это такие, как Сибил. У них должны быть каштановые кудри, яркие глаза и губы, и аккуратная фигура.
Сибил это тоже знала. Поэтому, когда пришло время, она порылась в женихах, как в сору, и откопала кое-что, на сор совсем не похожее – «удачную партию».
Патриции раскопки не светили. Но когда ей исполнилось двадцать семь, на её горизонте всё-таки нарисовалась какая-то, пусть и не особенно удачная, «партия» в лице Кевина Андерса. И она согласилась за него выйти. Правда, до самого последнего момента не была уверена, делает ли это для того, чтобы постоянно не слышать упрёков родителей, сестры, друзей и знакомых – или по какой-то другой причине.
Истратив на брак с Андерсом пять лет своей жизни, полгода назад Патриция окончательно с ним порвала. Никаких по-настоящему важных поводов для этого не было – точно так ей заявили все подруги, и Сибил, и мама, когда узнали. Да, случались ссоры – но кто обходится без них? Разве Кевин какой-то негодяй? Разве когда-нибудь обижал её всерьёз? Разве не хочет работать, сидит на её шее?
«Нет, нет, нет», – отвечала Патриция на все эти вопросы. Отвечала правду – или почти правду. «Так в чём же тогда дело?» – спрашивали её. И на этом месте она каждый раз старалась прекратить разговор.
«Ни в чём. Или – почти ни в чём. Просто мы всегда были безразличны друг другу. Но вечно так продолжаться не могло. Ещё немного – и мы начали бы друг друга ненавидеть».
Позже Патрицию иногда посещала мысль о том, что, если бы она не решилась на развод, дело было бы совсем плохо. Слишком часто в последние месяцы совместной жизни она ловила себя на том, что ей хочется прикончить Кевина.
Офис Патриции, Сэдэн-сити, 1 ноября 2011 года
– Мы с тобой забыли записать, что нам известно из истории тюрьмы, – скороговоркой выпалила Патриция, едва они с Уэсли переступил порог её кабинета.
– Ты не находишь, что наши встречи стали мало похожи на консультации, которые психолог проводит для своего пациента? – усмехнулся Флэш.
– Да какое это имеет значение! Психолог и пациент канули в небытие… с тех пор, как я поняла, что загадка этой чёртовой тюрьмы меня слишком интересует.
– Да, в самом деле. Ты же не берёшь с меня деньги, как с других твоих посетителей. – Говоря это, Уэсли ещё улыбался, но дальше продолжил серьёзно: – Ты действительно считаешь, что это загадка, которую можно отгадать?
Патриция помолчала, обдумывая ответ. Потом произнесла медленно:
– Я думаю… мы не знаем чего-то серьёзного и важного, что позволило бы расставить всё по местам.
– Я тоже так думал. Думал, что в одном из этих проклятых параллельных измерений найду ответ – или, хотя бы, какой-то намёк на ответ: что делать с этой тьмой, которая расползается из Лабрисфорта и отравляет людей, как с ней бороться… Но – ничего. Я же тебе говорил. Ни ответов, ни намёков. Это хаос, сплошной хаос, Пат. Там не действует никакая логика. А тьма – она идёт не только из Лабрисфорта. Она идёт отовсюду.
– Тише, тише, – машинально Патриция сделала успокаивающий жест, как будто разговаривала со зрячим человеком. Успокаивающая интонация прозвучала и в голосе, хотя ей ужасно трудно было побороть желание поддакнуть Флэшу, дав волю собственному тоскливому мрачному настроению. – Возможно, ты прав, Уэс. Но давай всё-таки доведём наше дело до конца. Когда записываешь, разобраться во всём становится проще.
– Я понял: ты решила отобрать мои лавры, и сама хочешь написать обличительную статью о «тюрьме по ту сторону закона». – Уэсли снова улыбнулся, и Патриция догадалась, что он так же, как она сама, изо всех сил старается побороть отчаяние. – Забирай, мне не жалко. Но смотри, не впади в мистицизм – если собираешься писать не для жёлтой прессы, и хочешь, чтобы тебя восприняли всерьёз. Ладно, что там у нас… история? Истории совсем мало. Всего-то две даты. В девяносто седьмом году Лабрисфорт стал действующей тюрьмой. А к его строительству преступили, как ты сама знаешь, в девяносто первом. Работы были начаты летом. Тем самым летом, когда утонула девочка…
Патриция почувствовала себя так, будто её окатили ведром ледяной воды.
– Какая девочка?
– Что?
– Ты только что сказал, что тем летом утонула девочка.
– Да… Но это не имеет отношения к делу. Просто… случайное воспоминание.
– Нет, постой. Откуда тебе известно про этот случай? Ты можешь рассказать?
Уэсли пристально посмотрел на Патрицию. Она знала, что ошибается, что смотреть он не может – но вопреки доводам разума ощутила это именно как взгляд.
– Ты была там. – Слова прозвучали без малейшей вопросительной интонации. – В тот день, на другом берегу пруда. Ты как-то говорила, что однажды на твоих глазах погиб человек. Теперь я знаю, что это был за человек… А ты и тогда уже была высокой. Девчонка, слишком высокая для своего возраста.
– Я не понимаю…
– Что здесь непонятного, Пат? Мы оба видели это. Оба стояли там, и не сделали ничего. Не попытались помочь.
– Я тебя не заметила… Я не помню, чтобы там был кто-то ещё.
– Но ты ведь помнишь бабочек, правда?
Да, бабочек она помнила. Кажется, это мельтешение разноцветных крыльев, этот лёгкий танец над тёмной водой напугал её сильнее, чем само несчастье. Она не смогла больше на это смотреть – и закрыла лицо руками. Как раз в этот момент мальчишка на противоположном берегу бросился прочь. Когда он стоял неподвижно, Патриция не замечала его. Но на движение по ту сторону пруда, конечно, обратила бы внимание – если бы её глаза были открыты. Не отрывая ладоней от лица, она сделала шаг назад, потом ещё и ещё – пока не споткнулась обо что-то и не грохнулась спиной на землю. От удара на миг перехватило дыхание, но боли она не почувствовала. Вскочив на ноги, убежала из парка так же, как и Уэсли.
Из холода Патрицию бросило в жар. Она рывком встала со стула, чуть не опрокинув его.
– Ты понимаешь, что это значит, Уэс? Всё началось не в августе этого года, и даже не в апреле, когда арестовали Гэбриэла! А двадцать лет назад, тем летом… И я с самого начала тоже была с этим связана! Мы оба как-то связаны с Лабрисфортом.
