– Джек!.. – крикнула она.
В ответ на ее зов деверь потупил глаза. Он видел ее. Тотчас же наклонился, протянул ей руку…
Но какая адская улыбка заиграла на его губах? Какой затаенный взгляд с быстротой молнии перенес он с невестки на грозившую волну?
После короткого колебания он выпрямился, не оказывая помощи, о которой его молили, между тем как Алиса издала крик отчаяния, быстро подавленный завывающим потоком.
Бледный, запыхавшийся, точно после тяжелого труда, Джек одним прыжком удалился с места драмы. Никто никогда не узнает. И взор его уже обратился к Долли, которая была в полуобмороке и которой оказывал помощь Рожер, склонившись на колени.
Одновременно с Джеком Линдсеем Робер пустился бежать изо всех сил и присоединился к остальным. С высоты склона он видел, как поток катил свои ужасные волны. Увы, он явился слишком поздно! Однако вовремя, чтобы узнать только что происшедшую ужасную драму, если не виновника ее. Существует свидетель, который по крайней мере покарает.
Великий Боже! Робер и не думал карать! С обнаженной головой, багровым лицом, безумием в глазах, он что было духу пронесся мимо изумленных товарищей и, не произнеся ни слова, одним прыжком исчез в потоке, обратившемся в огромную и страшную реку, между тем как Долли, внезапно поняв, какое несчастье постигло ее, обвела глазами окружающих и, издав душераздирающий крик, упала на руки оцепеневшего Рожера.
Глава пятнадцатая Лицом к лицу
Закатывалась ли звезда Томпсона? Бесспорно, отношения портились на «Симью».
Тридцатого мая пассажиры высадились на берег с утра. Как и накануне, они собрались за табльдотом «Английской гостиницы» и, как и накануне, провели день в осмотре Фуншала и его окрестностей.
Вечером же, когда они вернулись на пароход, мысль, что в продолжение четырех дней им придется проделывать то же, что и в первые два дня, внушила им такое отвращение, что половина их отказалась сходить на берег на следующий день.
Томпсон, умышленно остававшийся слепым и глухим, делал вид, что не замечает всеобщего недовольства. Без протеста принял он этот отказ, экономный для него, и с радостным лицом высадился во главе своей поредевшей партии, чтобы председательствовать за завтраком.
Однако ему пришлось открыть глаза и уши.
В течение этого скучного дня, проведенного им на рейде, наиболее упрямые пассажиры составили заговор, и когда главный администратор взошел на пароход, то не мог не признать, что известное брожение существовало между туристами, обыкновенно занятыми своими заботами. Очевидно, готовилось возмущение.
Оно вспыхнуло утром 1 июня, когда к дурному настроению тех, которые упорно не желали оставить «Симью», присоединилось еще недовольство других. Эти тоже обозлились за десять часов, в третий раз глупо проведенных в скитаниях по улицам Фуншала, и решили больше не возобновлять экскурсий.
Поэтому-то, когда наступил момент схода на берег, Томпсон оказался один у трапа, хотя и не совсем. У него еще имелся компаньон в лице Пипербома из Роттердама, бывшего глухим, и не без причины, ко всем внешним возбуждениям.
На него революционная пропаганда не оказывала никакого действия. Он невозмутимо следовал по стопам единственного лица, официальный характер которого ему был известен, и Томпсон понемногу становился вожаком этого слона.
В последние три дня голландец ни на шаг не отставал он от него. Куда шел Томпсон, туда и Пипербом. И теперь еще он был последним верным соратником покинутого начальника.
Видя, что свита его сведена до одного человека, Томпсон, несмотря на обычную свою самоуверенность, чувствовал смущение и не покидал пароход. Что должен был он делать? Ему почудилось, что Сондерс и Хамильтон ответили: «Программа, сударь, программа». Как только он опустился на первую ступеньку лестницы, громкий ропот послышался среди пассажиров, собравшихся на спардеке.
Томпсон опять остановился в нерешительности. В одно мгновение двадцать раздраженных лиц окружили его.
Один из пассажиров заговорил за всех.
– Итак, сударь, – сказал он, силясь сохранить спокойствие, – вы сегодня отправляетесь в Фуншал.
– Конечно, – отвечал Томпсон, принимая невинный вид.
– И завтра? И послезавтра?
– Тоже.
– Ну-с, сударь, – заметил пассажир, повышая голос помимо собственной воли, – позволю себе сообщить вам, что мы находим это монотонным.
– Возможно ли! – воскликнул Томпсон с прелестной наивностью.
– Да, монотонным. Нельзя заставлять рассудительных людей посещать шесть дней подряд город вроде Фуншала. Мы рассчитывали на прогулки, на экскурсии…
– Однако, милостивый государь, – сказал Томпсон, – программа ничего такого не обещает.
Пассажир тяжело перевел дыхание, как человек, пытающийся подавить свой гнев.
– Это верно, – заметил он, – и мы тщетно ищем причины. Не можете ли вы сказать нам, почему вы на Мадейре не поступаете так, как на Азорских островах?
Причина была та, что цены «цивилизуются» вместе с нравами обитателей и Томпсон боялся расходов на экскурсию в этом крае, избалованном англичанами. Но мог ли он выставить подобный довод?
– Нет ничего проще, – ответил он, призывая на помощь самую любезную свою улыбку. – Агентство полагало, что пассажиры ничего не будут иметь против того, чтобы немного отдохнуть от обычного строя, что они устроят частные экскурсии, более легкие здесь благодаря распространенности английского языка, что…
– И что же? Агентство ошиблось, – холодно прервал его оратор со спардека, – стало быть…
– Ошиблось! – воскликнул Томпсон в свой черед, прерывая представителя жалобщиков. – Ошиблось! Очень рад, что мне ставят в вину простую ошибку.
Он вскочил на палубу, стал перебегать от одного пассажира к другому.
– Потому что, в конце концов, господа, агентство, как вам известно, ничего не жалеет, лишь бы угодить пассажирам. Агентство, смею сказать, ни перед чем не отступает.
Он горячился.
– Агентство, господа!.. Оно – друг своих пассажиров! Друг неутомимый и преданный! Что говорю я! Оно для них как мать родная!
Томпсон расчувствовался. Еще немного, и, казалось, он заплачет.
– К счастью, оно не обвиняется в том, что умышленно упустило что-нибудь приятное. Такое обвинение возмутило бы меня. Да, прямо скажу – возмутило бы!.. Между тем как ошиблось!.. Ошиблось – нечто совсем другое! Я мог ошибиться! Допускаю… Всякий может ошибиться. Прошу извинить, господа! Ошибка – не в счет, не так ли, господа?
– Остается лишь исправить ее, – сказал пассажир холодным тоном, дав пройти этой словоохотливости.
– Каким образом? – любезно осведомился Томпсон.
– Устроив завтра же экскурсию, вместо того чтобы держать нас еще два дня в Фуншале.
