На самом деле выразить творческую мысль портного способны лишь руки и булавки. У бродяг есть обычай оставлять знаки на стенах домов, обозначающие, хорошо там или плохо, могут ли пустить на ночлег, накормить или, наоборот, спустят собак и вызовут полицию. Или взять носильщиков: этикетка, которую наклеили вам на багаж, означает, ждать ли от вас чаевых. Подобным же образом и мастер-закройщик, работая над платьем, дает посвященным определенные указания: добавил несколько булавок, и вот уже подмастерья знают, что за человек их потенциальный клиент.
Кроме того, Диор рисует предельно точную картину того, как распространяется новая мода. Ясно, что она напоминает грохот тамтамов в джунглях, который слышат индейцы сразу нескольких племен в верховьях Амазонки и благодаря которому заблаговременно узнают о приближении к деревне белых захватчиков. Точно так же и с зовом моды: его улавливают сразу несколько человек. Первобытный телеграф доносит до них, что юбки станут короче на 10 сантиметров, и в результате разные портные принимают одно решение.
Вечернее платье от Диора
Ни одна модница толком не представляет себе, каких усилий стоит создание новой коллекции. Если взять конкретный сезон, то всегда ровно за год до его начала в Лионе, на севере Франции, в Швейцарии, в Милане и даже на самых удаленных островах Шотландии уже начинают плести, ткать и валять. Часто модные дома заказывают у изготовителя ткани строго определенный цвет или плетение. Сам Диор с упоением вспоминает визит в Швейцарию к мадам Броссен де Мер. «Было бы так здорово, – с жаром произнес он ей, – если бы ткань была похожа вот на эти крыши!» – и указал на домики, покрытые серой черепицей. Три месяца спустя мадам Броссен привезла Диору приятного вида органди, вышитую точно таким, напоминающим черепицу рисунком.
После того как материалы созданы, торговцы спешат в ателье и, словно китайские фокусники, веером раскладывают их перед модельером. От многообразия красок и рисунка рябит в глазах – по словам Диора, похоже на фейерверк. На этом этапе модельер уже бессознательно определяется с выбором, а уже определившись, проникается ощущением будущих «модных» оттенков.
Поначалу дизайнер, рассказывает Диор, буквально тонет в море тканей, но он должен не поддаваться искушению и сразу отсеять то, что сочтет слишком непрактичным. Только после этого он начинает придумывать возможные фасоны платьев.
По словам Диора, идей, составляющих основу коллекции, не так уж много, не больше десятка. Странно слышать такое от человека столь плодовитого и каждый год удивляющего модный мир буйством фантазии. Однако сам он признает, что нужно уметь варьировать идеи, адаптировать их к вкусам общества, наконец, диктовать их ему.
Когда закончены эскизы, они становятся образцами для окончательных творений. За дело принимаются три соратницы Диора – мадам Брикар, Маргерит и Раймонда. Под неусыпным взором всех четверых ателье начинает работу; окончить ее предполагается за шесть-семь недель, терять нельзя ни минуты. «Нисколько не сомневаюсь, – говорит Диор, – что всякий созданный руками человека предмет что-нибудь да выражает – прежде всего личность создателя. В модном ремесле именно так». Диор мог бы добавить, что его ремесло, как и театр, – плод усилий многих, но решающее слово всегда за драматургом или, в нашем случае, за модельером. Когда платья готовы, начинаются показы – первый для прессы, второй для покупателей. Поднимается серый атласный занавес, и в зале, замершем в восторженном предвкушении, появляется первая манекенщица… У каждой из моделей есть название и номер – их барышня-комментатор объявляет на английском и французском языках. Покупатели в отличие от представителей прессы должны платить за входной билет, хотя часто эта плата – разумный аванс за будущую покупку, а также нечто вроде компенсации за имеющуюся у некоторых фотографическую память и желание скопировать модели. Есть среди покупательниц, конечно, и честные, уважающие труд кутюрье, знающие, что в эти платья вложены время, силы, деньги и любовь. Другие же, хотя и стремятся приобрести определенную модель, потом, включив фантазию, распарывают швы, перекраивают детали на свой лад. Чтобы по возможности оградить себя от визитов подобных особ, модельеры на входе проводят тщательный отсев. Процедура, конечно, унизительная, но ради того, чтобы избежать плагиата, идут на все. А для Диора плагиат равносилен воровству: можно, конечно, считать за честь, что тебя копируют, вот только ты теряешь на этом деньги. От такого организованного грабежа модельер совершенно не застрахован, вот и идет на любую хитрость, чтобы его не допустить.
Как у всякого именитого модельера, у Диора есть ряд привилегированных клиентов – состоятельных дам, которые заказывают вещи исключительно у него. Диор в шутку разделяет этих дам на категории: те, что без ума от платьев; те, которым всегда всего мало; те, что никак не поймут, что им нужно; наконец, идеальный клиент – та, которая знает, за чем пришла и сколько сможет за это отдать.
Диор отмечает, что в сознании обывателя люди, в силу профессии призванные угождать дамам, занимаются чем-то безумным, порочным, парят в эмпиреях, сорят деньгами и просто делают глупости, на самом же деле за этим надушенным фасадом, за органди, за всеми этими манекенщицами скрываются обычные коммерческие предприятия, где на учете каждый метр муслиновой ткани, где каждая сезонная коллекция выражается в бухгалтерском отчете из франков и су, причитающихся тем, кто обслуживает это бесформенное чудище, называемое женской клиентурой.
В современной модной индустрии Кристобаль Баленсиага стоит особняком: он вроде как оппозиционер из Елизаветинской эпохи, замышляющий недоброе, ищущий, где у моды слабые места, при этом он готов действовать по ее законам и существовать в ее мире. На этот мир он смотрит взглядом типичного испанца. Он разительно не похож на Диора, пожалуй, их следовало бы расположить на разных полюсах, однако каждый из них относится к работе другого с большим уважением и каждый, безусловно, гений стиля. Можно сказать, что Диор в швейной индустрии, как Ватто, – полон нюансов, тонкий, пышный, современный; а Баленсиага – это Пикассо портняжного дела, поскольку, как и его собрат в живописи, экспериментируя с модернизмом, уважает традицию и классику. Вообще все художники, обладающие собственным даром, стремятся донести до нас наследие прошлого и его смысл. Это художники не только своего времени: они времени неподвластны.
В отличие от Диора, Баленсиага, еще будучи ребенком, собирался стать модельером. Он всячески старался найти применение своему таланту и упорно двигался к заветной цели, однако его звезда на парижском модном небосклоне – безмятежная, словно Сириус, – взошла лишь в 1938 году. Успех к нему пришел поздно, возможно, даже слишком поздно, хотя очень может быть, что столь запоздалое признание как раз говорит о его исключительном месте в современной модной индустрии.
Баленсиага принадлежит сам себе, не служит ничьим интересам, упорно отказывается ставить свой талант на коммерческие рельсы, не обращает внимания на сезонные изменения моды и стремится к созданию незыблемых ценностей, за которые его будут уважать, станут им восхищаются, благодаря которым его признают уникальным явлением и настоящим гением.
