После стольких неудач действовать надо было незамедлительно. Штауффенберг, будучи мозгом заговора, стал и его исполнителем. Он светился своей природной харизмой. «Несмотря на то что на войне в Тунисе он потерял глаз и руку, — сказал позже Альбрехт фон Кессель, — он все еще походил на юного бога войны. Он всех нас пленил своими темными вьющимися волосами, тяжелым взглядом, выправкой и страстью, которая исходила из всего его существа». На это была необходима душевная сила, поскольку чем дальше, тем рискованнее становилась задача, тем символичнее она становилась, тем более походила на самопожертвование, тем меньше оставалось шансов на успех.
В начале июля Штауффенберг окончательно решил совершить убийство тирана лично. Остальные заговорщики не были от этого в восторге. Они понимали, что он был единственным, кто мог удержать в своих руках все нити операции «Валькирия». Ольбрихт был слишком нерешительным, Фромм занимал выжидательную позицию. У Мерца не было достаточного опыта и решимости. Вицлебен и Бек уже давно отошли от повседневного руководства армией. Было слишком рискованно допускать, чтобы один и тот же человек стал и руководителем и исполнителем плана. Ведь если бы его арестовали или убили, провал был бы неминуем. Однако ничтожные результаты предыдущих попыток покушения не оставляли другого выбора. Клаус прекрасно понимал, что шансы на успех были невысокими. В начале июля он сказал Людвигу Тормалену: «Шансов 50 на 50 […]. Но если дела пойдут так и дальше — как они идут, никто из нас не сможет больше жить со спокойной совестью. Семья не имеет больше смысла, она больше не возможна. А больше ничего и нет […]. Речь идет не о фюрере, не о родине, не о моей жене, не о моих четверых детях, а обо всем немецком народе». Он полностью разделял мнение Хеннинга фон Трескова, который за ужином вдвоем 7 июля сказал ему: «Покушение должно быть произведено во что бы то ни стало. Пусть оно и не увенчается успехом, но надо действовать […]. Главное — показать всему миру и истории, что немецкое Сопротивление даже ценой своей жизни посмело перейти к решительным действиям. Все остальное не имеет никакого значения». Его друг граф Харденберг написал, что «в нем было античное величие […], потому что он шел на самопожертвование, прекрасно это осознавая».
Последние трудности
В первых числах июля накопилось много плохих новостей. Начальника штаба 3-го Берлинского военного округа генерала фон Роста назначили командиром 3-й бронегренадерской дивизии. Это был серьезный удар по плану. Был утерян стратегически важный пост. Хотя все находившиеся в столице части были в подчинении руководства резервной армии, оперативно они подчинялись командованию военного округа. После ухода Роста нельзя было полагаться на его сменщика генерала Отто Герфурта. Что же касалось командующего округом генерала фон Кортенцфлейша, ему также нельзя было доверять. Он был офицером старой закалки, дисциплина стала его религией, и он никогда не стал бы выполнять незаконные приказы. Для того чтобы избежать неприятностей с ним, было решено, что Ольбрихт вызовет его к себе на Бендлерштрассе в день начала операции и задержит его там так долго, как это только будет возможно. А в штаб-квартиру военного округа, располагавшуюся в доме 144 по улице Гогенцоллердам, немедленно отправится генерал фон Тюнген, генеральный инспектор войск Берлинского гарнизона. Тот был сторонником государственного переворота, борец за воинскую честь. Он особенно прославился тем, что в ходе войны во Франции воздал почести кадетам военного училища в Сомюре, столь мужественно оборонявшим мосты через Луару. Заговорщики надеялись, что у него хватит власти, чтобы объявить себя командующим округом и подтвердить законность приказов, пришедших от руководства резервной армии.
Вызывала беспокойство и обстановка в училище в Крампнице, на которое делалась основная ставка при проведении путча. Начальник училища полковник Момм был приятелем Штауффенберга. В конце июня он организовал вечеринку по случаю назначения Клауса в АХА и его ухода к Фромму. За бокалом шампанского были обсуждены последние детали подготовки путча. В ходе импровизированной карусели Штауффенберг опять проявил свои лучшие качества кавалериста. Он был в парадной форме, в белом летнем френче, со всеми обменивался штуками, дружескими похлопываниями по плечу. Перспективы были радужными, все были веселы, атмосфера казалась тем более праздничной, что каждый осознавал, что танцевал на краю вулкана и что надо было испить до дна радости жизни, которой их в любой момент могли лишить. Но после бала идущих на смерть всех ждало глубокое разочарование. В начале июля Момм получил назначение на Восточный фронт[89]. И с той поры выступление училища зависело от четкости проведения операции «Валькирия».
Обстановка в Комендантском батальоне была не лучше. Конечно, комендант Берлина генерал фон Хазе безоговорочно поддерживал идею свержения Гитлера. Но он не был командиром батальона майором Ремером. Этот молодой офицер прошел обучение в партийной школе, был высокопоставленным руководителем гитлерюгенда, чей значок он с гордостью носил на мундире. Он выполнил бы только те приказы, которые, по его мнению, соответствовали бы воле фюрера. Начальник штаба Берлинского округа подполковник Хайнц предложил под надуманным предлогом перевести его в Италию, чтобы на эту важнейшую должность поставить верного человека. К несчастью, Хазе отказался это сделать. Он верил в дисциплинированность своего подчиненного. И думал, что тот выполнит любой полученный от него приказ.
Расквартированная в Котбусе, в 100 километрах от Берлина, бронегренадерская бригада также не внушала особого доверия. Штауффенберг провел учения на случай возникновения внутренних беспорядков. И спросил, сколько времени потребуется бригаде, чтобы занять Гамбург. Методом простого деления этого времени на три он понял, что бригада смогла бы вступить в Берлин через пять часов. Но командира части тоже перевели на другое место службы. А сменившему его офицеру никак нельзя было открывать все карты. Успех операции зависел напрямую от убийства Гитлера и от того, насколько убедительным покажется план операции «Валькирия».
Наконец, выход Красной армии с боями к Бугу и Пруту не давал Трескову возможности отлучиться из штаба 2-й армии, которая вела тяжелые бои. В день начала операции приходилось обходиться без него. Это было катастрофой, поскольку этот энергичный, уважаемый, талантливый генерал был, несомненно, единственным, кто мог добиться принятия самых сложных решений.
На политическом фронте дела обстояли ничуть не лучше. Сопротивление все еще не имело единой точки зрения политиков и военных. После ареста Лебера Штауффенберга стали обвинять в легкомысленности. Герделер пожаловался прибывшему 12 июля в Берлин Гизевиусу на то, что ему не сообщили всех подробностей заговора. Он выступал против верховенства военных над политиками. Геллендорф, казалось, тоже был близок к этому. Клаус якобы все тянул на себя, ограничил контакты гражданских с Беком и Ольбрихтом и не сообщил все подробности своего плана начальнику полиции. Каждый из них явно не отдавал себе отчета в том, что успех столь рискованной затеи предполагал сохранение тайны и ограничение информации. В ночь на 14 июля состоялось примирительное собрание с участием Штауффенберга, Герделера, Гизевиуса, Бека, Вицлебена, Гельдорфа, Шахта[90], Ольбрихта и Мерца фон Квирнхайма. Совещание должно было пройти на вилле Шахта. Но тем временем бомбардировки союзной авиации сделали свое дело. Вилла превратилась в груду дымившихся развалин. В назначенное время все собрались в подвале, где царствовала темнота, усиленная отблесками догоравших зданий. При дрожащем свете керосиновой лампы началась долгая процедура взаимных упреков. Герделер обвинил Штауффенберга в желании установить «военную диктатуру» вместо демократии. В своих «Мемуарах» Гизевиус жестоко высказался в адрес Клауса. Он представил его «типичным штабным офицером, лучше которого Гитлеру и желать не приходилось». Он нападал на него тем более энергично, что знал, что именно из-за него, Клауса, он не был предварительно рассмотрен на столь желанную им должность «комиссара рейха по обновлению и восстановлению общественного порядка». В решающую минуту вопросы о персоналиях вернулись, словно бумеранг. Штауффенберг пришел от этого в отчаяние и сделал вид, что намеревается покинуть собрание. Бек остановил его и подтвердил свое полное доверие. Но при этом Бек вместе с Вицлебеном опять потребовал, чтобы переворот начался только при условии, что одновременно с Гитлером будут убиты Гиммлер и Геринг. Это означало отсрочку акции до греческих календ. Клаус заявил: «Да хотите ли вы действовать, в конце-то концов?» Бек заверил, что хочет. Но Клаус не был до конца успокоен. Он сказал Гизевиусу: «Будьте осторожнее, вы в Цюрихе слишком много болтаете, когда-нибудь из-за вас с нами случится несчастье». Обговорили последние детали. На следующий день Клаус должен был лететь в «Волчье логово», Ставку Гитлера в Восточной Пруссии. Час покушения пробил. Все остальные вопросы были неважны.
