Нужно было что-то придумать, и как можно скорее.
Ей пришла в голову ужасная мысль.
В кабинете начальника, кроме них двоих, находился еще заключенный, он натирал пол. Стоя на коленях как раз неподалеку от Буль, он изо всех сил тер пол тряпкой, наводя на него блеск. Елозя по полу, бедолага уже ободрал себе все коленки, тощий и безнадежно грустный, не в силах понять, за что попал в тюрьму. Он был одним из многих, кто жил себе тихо-мирно, и вдруг к нему в дом вломилась стража, и его отправили в Гнобль. Когда такие, как он, спрашивали, что они такого сделали, им отвечали: «Государственная тайна».
Буль с притворной деликатностью сделала несколько маленьких шажков, подойдя поближе к полотеру. Гуз заметил ее движение. Он следил за Буль, не спуская глаз. Эта девочка внушала ему беспокойство. Он хотел понять, что ей надо.
— Решайтесь же! — сказала она, топнула ногой и раздавила руку заключенного.
На сердце начальника потеплело — она была из своих! Не могла быть дурной девчонкой! Он весело хихикнул и велел жалобно скулящему узнику отправляться обратно в камеру.
Буль не шевелилась. Только глаза у нее покраснели. Жалобный всхлип заключенного разорвал ей сердце пополам, и она едва не потеряла сознание.
— Ладно, так и быть, — согласился Гуз.
Буль собрала все свои силы, чтобы голос у нее звучал все так же твердо и холодно, когда она будет давать распоряжения, что положить в корзинки для пикника. Она потребовала жучиного жаркого, эклеров с медом и чтобы корзинки были прикрыты белыми в красную клетку салфетками.
— Иначе пикник будет ненастоящим, — грозно предупредила она и вышла.
Буль пришла тридцатого апреля в десять часов утра. У ворот Гнобля маленькая Берник ждала ее с корзинкой в руках, в платьице с кружевами и соломенной шляпке. Позади нее стояли девять охранников с такими же корзинками и в таких же соломенных шляпках.
Буль не разгневалась. Она вызвала Гуза и осведомилась, что, по его мнению, будут делать на пикнике эти славные ребята.
— Они вас не побеспокоят. Они для безопасности.
Поторговавшись как следует, остановились на двух. Буль даже получила право выбрать тех, какие ей больше нравятся. Она выбрала самых сонных. У Мине челка спускалась на глаза, как занавеска, у Пульпа рот был большой, как у лягушки, а глазки крошечные, как мушиный зад.
Гуз Альзан смотрел вслед удалявшейся четверке.
Берник взяла подругу за руку. Еще несколько дней назад Берник вцепилась бы в эту руку, исцарапала, выдрала бы ногти, но теперь она чинно шла рядом. В своей соломенной шляпке и с кружевным зонтиком Берник была точь-в-точь девочкой со старинной гравюры.
Гуз глаз не мог оторвать от своей принцессы.
Жаль, что чудесная картинка недолго оставалась лучшим воспоминанием Гуза Альзана.
В шесть часов вечера дежурный сообщил, что с ним желают поговорить. Оказалось, что это Пульп. Он был один, полумертвый от усталости. Его лягушачий рот печально обвис.
— Возникла проблемка, — сообщил он.
— Берник! — завопил Гуз.
— Небольшая поломка. Минимальная.
Размахнись Гуз, он вогнал бы Пульпа в землю, как гвоздь в деревяшку. Но он почувствовал, что вся кровь ушла у него из жил, и смог только повторить:
— Берник! Берник!
— Она внизу, ее починяют, — сообщил Пульп.
У Гуза перехватило дыхание.
— Ее… Что?
— Починяют. Она маленько себе навредила.
— Где?
— Везде.
Пульпу трудно было представить перечень того, что повредила себе Берник. Гуз выдохнул:
— Где она?
— Возле озера.
Пульп поостерегся рассказывать начальнику, что же на самом деле произошло с Берник. Тот бы разума лишился.
Гуз отвесил Пульпу несколько щедрых пощечин, и тот покорно кривил лягушачий рот то вправо, то влево. Он ничего не имел против пощечин. Он предпочитал получить пощечины вместо того, что на него обрушилось бы, узнай начальник, что сталось с его драгоценной доченькой.
Буль и компания добрались до озера к часу дня. Берник валилась с ног от усталости. Она еще никогда не выходила из Гнобля, и ее короткие ножки совсем не привыкли ходить. За три часа ходьбы они вздулись, как суфле. Пальцы на ногах стали похожи на кровяные колбаски, какие делают из гусениц, и буквально вылезали из туфель. Она упала на песок как подкошенная и заснула.
Пока Берник спала на пляже, Буль и оба охранника завтракали содержимым корзинок. У Пульпа и Мине аппетит был не хуже, чем у долгоносиков, и пикник им очень понравился. На десерт они схрумкали корзинки вместо вафель, утерли носы клетчатыми салфетками и принялись зевать.
Буль посоветовала им вздремнуть. Поначалу Пульп и Мине отказались, но, видя, как крепко спит Берник, согласились. Буль отвела их в темный прохладный грот, который как нельзя лучше подходил для послеобеденного отдыха в жару, и пообещала, что последит, чтобы с Берник ничего не случилось до тех пор, пока она снова не окажется под их охраной.
Охранники с туго набитыми животами заснули сном праведников.
Их разбудили удары. Удары в темноте. Вернее, удары по их головам. Кто-то со всех сил колотил их палкой. Умело колотил, отвешивая удар то одному, то другому, симметрично распределяя шишки. Редкостный умелец, надо сказать!
Но и они не стали скрывать свои умения. Мигом вскочили на ноги и задали такую трепку палочному мастеру, что небу жарко стало. Странно было только то, что злодей, похоже, от их прыти растерялся и не стал защищаться. Он что, считал, что они куклы тряпичные?!
В общем, они безобразнику не спустили, сами наставили ему синяков и шишек, так что тот лежал и ни гу-гу. Тут появилась Буль с факелом.
— Что это вы тут натворили? — спрашивает.
— А чего? А ничего, — говорит Мине.
— Защищались, — прибавил Пульп.
— А что мы скажем начальнику?
— А чего? А ничего, — говорит Мине.
— А Берник где? — забеспокоился Пульп.
— Здесь. Вот она.
Буль опустила факел и осветила Берник. Пульп издал что-то вроде всхлипа, а Мине впервые раздвинул челку, и стало видно, что глаза у него сошлись у переносицы.
— Это мы ее так отделали, — сказал он.
Синяков и шишек на Берник было не сосчитать, но вела она себя тихо-претихо.
Буль выглядела страшно расстроенной.
— Я же обещала, что без вас с ней ничего не случится. А с вами… Да как вы могли!
