В то же время на Садовом кольце перекрыли движение, рядом с МИДом взвились клубы черного дыма, во все стороны разрастались языки красного пламени. Над баррикадой у арбатского перекрестка развевался монархистский флаг рядом с транспарантом: «Мы русские! С нами Бог!». Впечатляющее зрелище суетливо снимали иностранцы, толпившиеся по обочинам.
Однако царивший в Доме Советов приподнятый настрой рассеялся в прах, когда журналисты стали быстро уплывать из его стен — на традиционном брифинге Хасбулатова их число поубавилось вдвое. Вращаясь в гуще иностранцев, Маша узнала, что западные посольства предписали своим гражданам-журналистам немедленно покинуть Парламент! «Вот — знак беды», — мелькнуло в ее голове. Ведь до сего времени она продолжала верить в возможность победы над диктатором, надеялась, что слово Патриарха сможет опрокинуть чашу весов… Но тщетно…
— Почему он все же не приехал к нам и не встал, высоко подняв Владимирскую икону между нами и теми, кто намерен в нас стрелять?! — спросил Мимозу появившийся рядом с нею Трофим.
— Может, Патриарх и собирался приехать, да его не пустили? Как знать? Не нам, простым смертным, сие судить, — пролепетала Маша с сомнением.
— Эх, православная ты, наивная душа! Ну представь, если Патриарх даже действительно тяжело болен, неужели не мог он вместо себя прислать к нам, ну, гм… всем известного митрополита Кирилла или кого другого, а?
— Может, ты и прав, Трофимушка! Но «не судите да не судимы будете». Правда, нет у нас такого, как Патриарх Гермоген, увы!
— В этом согласен с тобой, фрау Кирхов. Ведь Гермоген под угрозой смерти отказался поставить свою подпись в угоду боярам! Но послушай, я не это обсуждать-то пришел — Корф приказал мне немедленно вывести тебя отсюда! Скоро здесь такое начнется — я не смогу тебя защитить, понимаешь, Машенька? Алевтина-то постоянно вместе с Сатиновым — их разлучить я тоже не в силах, а ты должна уйти, это последний твой шанс, пойдем, Маша!
— Не могу. Прости меня, Трофимушка!
— Ну, как знаешь! Силком-то тащить не стану! — с отчаяньем произнес верный соратник и нерешительно стал удаляться вглубь коридора.
А Мимозу при мысли о близком конце охватило вдруг пронзительное чувство обреченности, ранее не ведомое ей. Оно сдавило грудь и пригнуло к земле своей неимоверной тяжестью: «не случайно тот сумасшедший мне тапочки предлагал на смерть», — вспомнила она, угнетенная мрачным предчувствием.
Тем временем все руководство Верховного Совета обуял страх. И Хасбулатов усилил призывы к регионам, наконец-то требуя от них перекрыть дороги, нефтепроводы, коммуникации. Начал взывать и к армии: приходите, мол, на площадь Свободной России! Иначе бросите свой народ на растерзание «путчистам». Защитите народ и Конституцию!
Но… «поезд ушел»…
* * *
Слухи о предстоящем штурме взбудоражили «затворников», и ночью никто из них не смыкал глаз. Все пребывали в мучительном ожидании. Маша сидела на лестнице и думала, что жизнь прошла зря: Ну кому принесла я счастье? Родителям? Вряд ли — ну, еще может, отец меня любил, но не мама… Вот кому было хорошо со мной, так это дедушке Ивану, а больше, пожалуй, никому! Жаль, что после Максима так никто и не встретился на моем пути, а как же Вадим? Вдруг он любит меня? Нет-нет, не могу поверить! А кого мог бы полюбить Корф? Есть ли на свете женщина, достойная его?
И Мимозе припомнился странный визит: однажды в отсутствие шефа она трудилась в его кабинете и секретарша сообщила ей о посетительнице. Та требовала допустить ее к Корфу во что бы то ни стало. И Маша-Эрика пригласила ее войти: перед ней выросла ослепительная красавица. Золотистая копна волос украшала ее нежно-мраморное лицо, а изящную фигуру облегал светло-малиновый костюм.
— Меня зовут доктор Мирбах, у меня договоренность с господином Корфом на этот час, — произнесла она жестко.
— Присаживайтесь, пожалуйста, фрау доктор Мирбах, будьте добры! Могу ли я вам чем-нибудь служить, поскольку шеф сейчас в Мюнхене?
— Странно, — медленно сказала Ютта и взглянув изучающе на Мими, спросила:
— А вы — подруга Вадима?
— Нет, фрау доктор Мирбах, я — доктор Кирхов, его референт, — невозмутимо ответила Маша, ничем не выказав возмущения столь бесцеремонным вопросом.
И Ютта тут же развернулась на грандиозных своих каблуках и хлопнула дверью, оставив Мимозу в глубоком недоумении.
Да, это — дама высшего света. И она-то, конечно, — подруга Вадима, скорей всего — бывшая. Но какова? Такую на улице никогда не встретишь, да пожалуй, и по телевизору не увидишь. Но взгляд у нее — не женский, какой-то цепкий взгляд. «Нет, такую красавицу Вадим любить не может», — подумала тогда Мими. Ей же самой Корф всегда казался сверхчеловеком, но не таким как у Ницше — «юберменшем». Вадим Ильич — это явление. Личность такого масштаба, ну, планетарного, что ли. Он возвышается над всеми — а как такого полюбить? Мыслимо ли это? Странно, что он верующим не стал — у него ведь вместо Бога — родина, она превыше всего. Гм… а если меня не станет, ведь он будет страдать — это я точно знаю. А может, он любит меня?! А я-то что? Как могла думать об Удальцове или о Герлинге, когда перед глазами был Вадим? Теперь-то я и позвонить ему больше не смогу… никогда. Ведь я его люблю, сказать бы ему… сильнее всех на свете, да-да, но поздно, — эти сбивчивые машенькины мысли, как отблеск внезапного озарения, растворились в полусне…
* * *
Новый день заливал столицу ярким солнечным светом. Но безоблачное небо настораживало — его бездонная голубизна еще сильнее обостряла предчувствие надвигавшейся беды. Ведь накануне по телевизору и радио прозвучали всколыхнувшие всех сообщения о «Всенародном вече». И толпы демонстрантов устремились к Октябрьской площади, откуда людской поток хлынул через Крымский мост, сметая все милицейские заслоны. Сила народного порыва сопровождалась пением «Варяга» и пробивала броню омоновских щитов. Из рядов демонстрантов доносилось скандирование: «Руцкой — президент!», «Банду Ельцина под суд!», «Свободу Белому Дому!». Тесня друг друга со всех сторон, вели съемку иностранные журналисты.
Когда людской поток влился на Смоленскую площадь, милиционеры получили приказ: огонь на поражение! Но…они не смогли убивать безоружных соотечественников. Однако на повороте с Садового кольца на Новый Арбат в народ стали стрелять снайперы, засевшие на крышах. В этот страшный миг кто-то упал замертво, одни отступали, другие, приседая, пытались вжиматься в асфальт. И на Смоленской раздались первые автоматные очереди… Крики и стоны кругом. И вдруг неожиданно: «Ура!!! В атаку!!!»
Людская волна, вопреки всему, прорвалась к Дому Советов и приближалась к парадной лестнице. Несмотря даже на то, что длинные пулеметные очереди по многотысячной толпе уже не прекращались ни на секунду.
Маша с ужасом смотрела из окна, как в здание заносят раненых, а внутри разносилось эхо приказа, исходившего от генерала Ачалова: «Ответный огонь не открывать! На провокацию не поддаваться!». С балкона же неслись безумные призывы Руцкого: «Взять штурмом мэрию и Останкино!» Новоизбранному президенту вторил спикер: «…ввести сюда войска… штурмом взять Кремль!»
