Было воскресенье, в три часа заехали Маша и Крауз с предложением прокатиться в Сокольники. Погода выгоняла всех из дома. Лизавета Сергеевна и Аннет с готовностью согласились, Петя же обычно по воскресеньям навещал Nikolas, поэтому отказался.
На гуляньях они встретили множество знакомых. Лизавета Сергеевна, разрумяненная свежим воздухом, ласково улыбалась из-под хорошенькой шляпки Маше и ее мужу. Давно она собиралась поговорить с дочерью, выспросить, не тяготится ли она своим новым положением, не разочарована ли. Однако, наблюдая их на прогулке, перехватывая влюбленные. Понимающие взгляды, и видя, с какой счастливой готовностью Крауз выполняет малейший каприз жены, Лизавета Сергеевна успокоилась. Маша заметно похорошела, превратилась из девочки в очаровательную юную даму.
— Как ваше здоровье, бесценная теща? — поинтересовался при удобном случае Крауз. — Кажется, лучше?
Лизавета Сергеевна улыбнулась?
— Лучше гораздо лучше!
Доктор удовлетворился таким ответом и, как всегда, не стал задавать лишних вопросов.
Высокое небо и весенний запах последних дней октября поселяли в душе женщины умиротворение и мудрое смирение перед судьбой. «Только бы он был счастлив, — думала она о Nikolas, — а я все переживу и не дам в обиду наше дитя. Пусть думают и говорят, что хотят! Мы будем жить, как жили, ничего не боясь и принимая от Бога все, что Он пошлет… Алексей Васлисьевич?.. Ну, что ж, кто здесь виноват? Дай Бог и ему покоя и радости».
Аннет приникла к матери, будто их могут разнять. Она явно соскучилась. «А и верно, — продолжала раздумывать женщина, — ко мне нельзя было подступиться: то гости, то больна, то не в духе. Бедная девочка натерпелась! Все, с этим покончено. Теперь всегда вместе».
Компания оставила экипаж, чтобы погулять в сосновой роще, побродить по широким аллеям, пропитаться целительным, хвойным духом. Постояли у прудов, которые скоро замерзнут, понаблюдали за народными развлечениями на ярмарочной площади и решили возвращаться.
Когда уже свернули с бульваров на Пречистенку, Лизавета Сергеевна попросила высадить их у Троицы. Завидя высоченную шатровую колокольню и веселые купола в вечернем небе, она подумала, что давно не была в церкви просто так, чтобы подумать, помолчать, получить благословение. Попрощавшись с Краузами, мать и дочь вошли в церковь, где заканчивалась вечерняя служба. Аннет раздавала нищим монеты, покупала свечки и устанавливала их подле икон, а Лизавета Сергеевна в молитвенном состоянии слушала хор и повторяла слова песнопений. Молитва ее была проста: не оставь будущее дитя мое, прими его и дай жизнь. Благослови на материнство. Не оставь своей заботой раба Твоего Николая, всех детей моих…
Когда они вышли из храма, было уже совсем темно, слегка подмораживало, а в небе сиял свежевымытый месяц. На душе у Лизаветы Сергеевны было тепло и чисто, как всегда после церкви. К ней вернулось так присущее ей состояние любви ко всему живущему, к Москве, к детям, к своему дому. Этот источник в ее душе казался неиссякаемым, питался ее верой и желанием жить.
Вернулись как раз к ужину. Лизавете Сергеевне показался особенно уютным в этот вечер их дом, печки теплее, ужин вкуснее обычного, дети послушны и заботливы, даже прислуга оказалась не столь бестолкова и ленива, как обычно. Однако про записку, полученную давеча, припомнили не сразу, она лежала в кабинете на столе. С чувством вины и грусти читала Лизавета Сергеевна строчки, написанные Алексеем Васильевичем.
Сударыня!
Прошу извинить, уезжаю не прощаясь: ваш отказ дается мне нелегко. Я благодарен вам за то, что на несколько дней вернули мне молодость. Сдается мне, наши пути еще пересекутся. Храни вас Бог. Пусть все останется между нами.
А. М.
Ничего, пройдет. Все пройдет, твердила Лизавета Сергеевна, спрятав записку в бумаги. Отъезд Алексея Васильевича добавлял грусти и одиночества. Его непритворное участие и внимание все-таки сделали свое дело: она привязалась к нему. «Простите меня», — шептала женщина в пустоту.
События дня, прогулка и свежий воздух вызвали хорошую усталость и желание спать. Лизавета Сергеевна попрощалась с детьми и решила подняться к себе чуть раньше обычного. Петя, весь вечер немного рассеянный, пытался что-то сказать: «Ты не пугайся, там…», но так и не договорил. Лизавета Сергеевна решила, что речь идет о каком-нибудь сюрпризе из тех, что дети часто оставляли в ее комнате: сладости, цветы, безделушки, какую-нибудь живность из насекомых.
Когда же усталая женщина открыла дверь в свою спальню, ноги отказались ее слушаться. В креслах перед ней сидел Мещерский. Он смотрел на вошедшую даму с мрачной решимостью. Лизавета Сергеевна заставила себя сохранить спокойствие. Закрыв дверь на задвижку, она села напротив юноши.
— Не спрашиваю, как вы попали сюда, — осторожно начала дама, не ожидая ничего хорошего от задиристого вида Nikolas, под которым, очевидно, прятался страх, что его выставят за дверь.
— Да, это Петя мне помог, не браните его, — он тоже выжидал, пытаясь распознать, куда подует ветер.
— Ваш отец уехал? — так же дипломатично продолжила Лизавета Сергеевна.
— Уехал. Он оставил записку, я нашел ее уже после. Вот, прочтите.
— Это возможно?
— Без сомнения. Именно из-за нее я здесь, как пушкинский Герман…
— В спальне графини? — не удержалась, чтобы не кольнуть Лизавета Сергеевна.
— Нет, — счастливо улыбаясь, парировал Nikolas, — в спальне Лизы. Лизы!
— Итак, — пытаясь сохранить серьезность, она протянула руку к записке.
Читать было темно, Лизавете Сергеевне пришлось присесть возле юноши, в кресле у столика, где горел медный шандал с фигурками купидонов. Они вместе склонились над запиской, дыхание nikolas щекотало даме шею. В записке стояло: «Женись, глупец! Беру свои слова назад. Если ты мужчина, то поступишь, как должно».
— Что вы думаете об этом? — сцена обрела непринужденность. Nikolas встал с кресел и подошел к окну.
— Он предлагает вам жениться на Соне? — с притворным равнодушием спросила Лизавета Сергеевна.
— На Соне? — удивление Мещерского было явно искренно. — При чем здесь Соня?
— Вы говорили ему что-нибудь о нас?
— Нет, ни слова. А вы?
— Нет. Я думаю, Алексей Васильевич сам обо всем догадался. Причем сразу, стоило только увидеть нас. Неужели это так очевидно?
— Если он догадался…
— Да, конечно, как я не поняла!..
Постучалась Палаша, и они вздрогнули, невольно припомнив приютинское заточение.
— Иди спать, Палаша, я справлюсь, — через дверь ответила дама и посмотрела на Мещерского. Они прыснули, стараясь делать это неслышно, как тогда, в деревне.
— Итак, вы прочли записку и вопреки моим запретам прокрались в спальню? — вернулась все же к началу разговора безжалостная Лизавета Сергеевна.
