Хлопнула дверь, старик вошел в здание.
Генри оглядел крышу. В середине заметил едва выступающий прямоугольник. Добравшись до него, понял, что это закрашенный световой люк. Генри замахнулся, чтобы разбить стекло, но сдержался. Шум мог привлечь чье-нибудь внимание, а осколки стекла — поранить руку. А если ударить ногой? Впрочем, и этого не потребовалось. Генри заметил замазанную краской задвижку. Попытался сковырнуть краску ногтем. Неудача. Тогда ключом. Получилось. Он выдвинул задвижку, а затем, со всей силой дернув люк, откинул его на крышу.
Старик стоял внизу, с испугом глядя вверх. Генри приложил палец к губам. Старик что-то сказал, но так тихо, что Генри не разобрал слов.
— Я вас не слышу, — прошептал Генри.
— Вы — тот человек, которого они ищут.
Он положил тряпку на пол и посмотрел на дверь.
— Как ваше имя? — спросил Генри.
Старик молчал.
— Меня зовут Генри Браун. Моя жена тоже узница.
— Вам не разрешено употреблять такие слова, — напомнил старик.
— Как ваше имя?
— Мортон Блауштейн. Моя жена здесь, — он указал на стену.
— Я вас не понимаю. Послушайте, мистер Блауштейн, я хочу спуститься и поговорить с вами. На улице, около стены, лежит металлическая лестница. Она достанет до люка.
— Они меня убьют.
— Никто не узнает.
— Они всегда все узнают.
— Так было раньше. Я расскажу вам, что я задумал. Пожалуйста, мистер Блауштейн.
Старик покачал головой.
— Мы должны это сделать! — Генри повысил голос. — От этого зависят наши жизни!
— Я не хочу попасть в беду, мистер.
Если жизнь для него беда, подумал Генри, то чем станет свобода? Катастрофой? Или он готов вечно мыть полы?
— Послушайте, мистер Блауштейн, я вас взгрею почище, чем они.
Старик смотрел на него. Со страхом в глазах.
— Тащи лестницу! — повелительно рявкнул Генри. Старик затрусил к двери. Не убежит ли он? — Блауштейн! — Когда старик обернулся, Генри показал ему кулак.
Блауштейн выскочил за дверь. Генри прислушался к шагам. Старик огибал здание, но не удалялся от него. Прошла целая вечность, прежде чем он вновь появился под люком.
— Она слишком тяжелая. Я не могу ее поднять.
Генри хотелось задушить его. За трусость, за старческую немощь.
Шаги на дорожке они услышали одновременно. О боже, подумал Генри, я не успеваю закрыть люк. Если он загремит, шум обязательно услышат. Он лег, прижавшись щекой к крыше, чтобы видеть происходящее внизу.
Оранжево-синий втолкнул в зал юношу лет двадцати.
— Я привел вам помощника, мистер Блауштейн. Научите его вежливости.
— Пошел ты к черту, — огрызнулся юноша.
Оранжево-синий засмеялся и захлопнул дверь. Его шаги стихли вдали. Когда Генри вновь посмотрел вниз, Блауштейн указывал пальцем на люк. Генри узнал юношу.
— Эй! Вас привезли прошлой ночью на «мерседесе»?
— Да, — кивнул тот.
— Я пытался предупредить вас. На дороге.
— Неужели?
— Как получилось, что вас в первый же день направили на уборку?
— Этот Клит решил, что я слишком умный. А что вы там делаете?
— Не могу спуститься. Прыгать боюсь, высоко. Я знаю, как выбраться отсюда. Я возьму вас с собой, если вы принесете лестницу и поможете мне слезть вниз. Она лежит у стены.
— Конечно, принесу.
— Я не имею права выпускать вас из здания, — заикнулся Блауштейн.
Юноша засмеялся.
— Попробуйте остановить меня.
Он приоткрыл дверь, убедился, что никого поблизости нет, обогнул угол, нашел лестницу, поднял ее, взявшись за середину, и затащил в зал.
— Закройте дверь, — бросил он Блауштейну.
— Нас убьют!
— Замолчите и делайте, что вам говорят!
Генри это понравилось. Юноша только что с воли и так не похож на остальных. Его еще не успели обломать.
Юноша положил лестницу так, чтобы один конец оказался под люком, перешел к другому концу и поставил ногу на первую перекладину.
— Поднимайте лестницу, — приказал он Блауштейну.
— У меня не хватит сил.
— Тогда идите сюда и встаньте, как я.
Блауштейн повиновался. Юноша прошел под люк, поднял свой конец лестницы и двинулся вперед, перебирая руками перекладины. Лестница поползла вверх. Протянув руку, Генри схватился за последнюю перекладину.
— Подтяните ее ко мне, — попросил он.
Юноша кивнул, потянув лестницу на себя.
— Отлично, — воскликнул Генри. Верхняя перекладина легла на кромку люка. — Я спускаюсь.
Юноша крепко держал лестницу, чтобы она не шаталась.
Спустившись на пол, Генри протянул юноше руку.
— Благодарю. Я Генри Браун.
— Джейкоб Феттерман. Можно Джейк.
— А это Блауштейн, — Генри мотнул головой в сторону старика.
Джейк повернулся к нему.
— Что это значит?
Только сейчас Генри заметил длинный ряд звезд Давида, тянущийся по двум стенам. Под каждой звездой крепилась табличка с именем и фамилией.
— Что это, Блауштейн? — повторил он вопрос юноши.
Старик посмотрел на Генри, потом на Джейка.
— Тут они ведут учет.
Секунду или две все молчали.
— Вы хотите сказать, что на табличках написаны имена и фамилии людей, оказавшихся в «Клиффхэвене» после его открытия?
Блауштейн кивнул.
— А ваша жена?
Волоча ноги, ссутулившись, Блауштейн подошел к стене и указал на табличку у самой двери.
— Она выдержала три недели. И все из-за субботы, которую она полагала священной. Она наотрез отказалась работать по субботам. Нас отправили на ферму. Она сказала, что будет работать в воскресенье. Ей этого не разрешили.
— Разве вас никто не искал? — спросил Генри.
— Конечно, искал. Мой сын приехал через неделю. Они схватили и его. Это доконало мою жену. Она умоляла мистера Уайттейкера делать с ней, что угодно, но отпустить нашего мальчика. Уайттейкер только рассмеялся. И назвал ее еврейской мамашей. «Я горжусь тем, что я еврейская мать», — ответила она и плюнула ему в лицо.
— О боже, — прошептал Джейк. — И что случилось с вашим сыном?
— Он работает со мной на ферме. И по субботам тоже. Дважды в неделю я убираю этот зал, а он — шкафчики.
