Не знаю, сколько времени прошло. Наверное, несколько часов. А потом у меня закружилась голова, меня залихорадило. «Сейчас стошнит», — подумала я. Встала. И в этот момент меня пронзила боль, даже ноги подогнулись.
Он сидел и смотрел на меня, держа за руку, подняв ко мне лицо, а я стояла и смотрела на него сверху вниз. Все плыло перед глазами. «Я упаду, если сделаю шаг», — подумала я. Стояла, глядя на него, держащего меня за руку, пока не пришел новый спазм. Видимо, на этот раз я сморщилась, потому что он, судя по его виду, перепугался.
Когда смогла, я пошла в ванную комнату. Может, он пошел со мной. Не помню. У меня очень кружилась голова. Было очень много крови. Я села, скрючившись, на унитаз, и эти спазмы пронзали меня один за другим, сотрясая снова и снова. А потом они закончились, и то, что было во мне, вышло. Я посмотрела в воду.
Потом спустила воду, и это исчезло.
Трудно поверить, но после этого мы поехали в школу. Мы взяли разные такси. День я провела там как ни в чем не бывало. Он вел свои уроки. Дважды я прошла мимо него в коридоре.
Днем мы встретились в его квартире. Он раздел меня, и мы лежали в постели обнявшись. Я положила ладонь ему на грудь, чтобы чувствовать биение его сердца. Я плакала и плакала. Он гладил меня по голове и долго ничего не говорил. Не выпускал меня из объятий, не менял положения. Прижимал меня к своему теплому телу, и в конце концов я смогла вздохнуть всей грудью и постепенно прекратила плакать. Я уснула. Я была измучена. Не знаю, спал ли он, но когда я проснулась, мы так и лежали. Моя ладонь так и оставалась на его груди.
Я рассказала ему о ребенке. В смысле о воображаемом ребенке. Как он был похож на него, причем с той фотографии, где он со своей матерью. Я сказала, что люблю его. Сказала: «Прости меня, Уилл». А он ответил: «Тебе не за что извиняться». Мы лежали тихо. Потом я сказала ему, что, кажется, буду скучать по этому ребенку. Я сказала: «Это, вероятно, глупо, но мне кажется, это правда». Он ответил: «Это совсем не глупо».
Все происходило очень медленно. Разговор, я имею в виду. Один из нас говорил, потом наступала долгая пауза, как будто мы оба засыпали на несколько минут, а потом просыпались и говорили что-то еще. Весь тот вечер был странный. Будто мы напились или не спали несколько дней. Мы лежали несколько часов, просто глядя на балки, но не друг на друга.
А потом он сказал: «Когда-нибудь ты станешь прекрасной матерью, Мари». «Может быть, — ответила я. — А как же ты, Уилл? Разве ты не хочешь быть отцом?» Он долго не отвечал. Я лежала и слушала его медленное дыхание. А потом он заплакал. Я это почувствовала. Села на постель и посмотрела на него. Он лежал с закрытыми глазами и плакал.
«Эй, — как можно нежнее сказала я. Коснулась его лица. — Эй…»
Но он глаза не открыл. Он походил на ребенка. «Уилл», — позвала я. И продолжала звать его по имени.
Спустя какое-то время он открыл глаза, и тогда я поняла, что совсем его не знаю. Поскольку не представляла, что еще можно сказать, я спросила: «Уилл, почему ты плачешь?» Он ответил, что ему жаль, что мне пришлось через все это пройти. И я сказала, чтобы он за меня не переживал. Что меня уже тошнит от разговоров обо мне. И он засмеялся, как смеется человек во время плача.
Он сказал, что планировал быть отцом. Сказал, что был женат пять лет. Что они мечтали иметь детей.
Я смотрела на него и представляла женатым, живущим с женщиной, нянчащим своего ребенка. И хотя мне казалось, что представить это будет трудно, увидела, что это легко. Я спросила его, что же изменилось, и он ответил, что бросил жену и перебрался в Париж. А может, он сначала перебрался в Париж, а потом бросил жену. Я не помню. «Почему? — спросила я. — Почему ты бросил жену? Вы не были счастливы?»
Лежа, он протянул руку, коснулся моего лица и сказал: «Я не знаю, Мари». А я возразила: «Конечно, знаешь, Уилл. Конечно, ты знаешь. Иначе зачем вот так бросать налаженную жизнь?»
Он долго смотрел на меня молча, словно собирался начать рассказ. Я наблюдала за ним, за его приоткрытым ртом. Но он так и не заговорил и исчез так же быстро, как ожил.
Гилад
в первый учебный день я увидел Колина после занятий в маленьком кафе у входа в метро. Он что-то писал. На столе перед ним лежали книги и пачка сигарет. Остановившись наверху лестницы, я наблюдал за ним через стекло. Писал он медленно, не отрывая взгляда от страницы. Я колебался, стоя на ступеньках: то ли спуститься в метро, то ли войти в кафе. С той субботы протеста мы почти не общались.
В тот день, пока я наблюдал за ним, со всех сторон толкаемый людьми, я снова почувствовал себя на краю чего-то. Как будто моя жизнь одновременно замедлила и ускорила свой ход. Я решил было не мешать ему курить свои сигареты. Но не мог оторваться — смотрел, как он работает, барабаня пальцами по столу, и все пишет и пишет.
Пишущий парень. Мой друг. Единственный человек, который никогда меня не разочаровывал. Я подошел к кафе и постучал по стеклу. Он посмотрел, вздернул подбородок и знаком предложил войти.
Пока я входил и пробирался к его столику у окна, он освободил для меня место. Мы обменялись рукопожатием — на этот раз традиционным, серьезным и крепким. Подошел официант, и я попросил принести кофе, но Колин сказал «нет» и заказал два пива. Я пожал плечами, и официант ушел.
— Что делаешь? — спросил я, глядя на тетрадь.
— Английский.
— Уже?
— Мне есть что сказать, старик. И я хочу, чтобы он наверняка это прочел.
— Ты о чем?
Официант поставил перед нами пиво. Когда он ушел, Колин посмотрел на меня.
— Ему недолго у нас осталось, Гилад.
— Почему?
— Ты действительно ни с кем не разговариваешь.
— Что?
Он взял свой стакан и уже собрался сделать глоток, но потом остановился.
— Твое здоровье. — Он поднял стакан.
Мы чокнулись. Лучи низко стоящего солнца падали сквозь стекло на наш столик.
— Гилад, приятель, послушай; короче, ты знаешь, кто такая Мари де Клери?
— Я ее знаю. И что?
— Мы с ней долго были вместе. Я бросил ее в прошлом году.
— Ясно. И что?
— Она не в себе и болтает, приятель. Рассказывает всем. Она с ним спит. Спит с Силвером, понятно?
— Чепуха, Колин, — засмеялся я.
— Неужели ты не знаешь? Ни разу не слышал эту историю? Да у нее рот не закрывается.
— И ты в это веришь? Серьезно?
— Сначала тоже не верил. Сначала думал, что это чушь, но теперь, старик, я точно знаю: это правда.
— Это никак не может быть правдой.
— Я тоже так думал. То есть ты знаешь, как за ним бегают девчонки. Этот парень может поиметь любую, какую захочет, поэтому зачем ему выбирать ее? Да ни за что, правильно? И я все качал головой, думая, что этого не может быть. Но теперь я слышу, как об этом говорят родители. Это вышло наружу, старик.
