На Хаммарсё его считали хорошим человеком.
Погасив сигарету, Симона улыбнулась. Она решила, что когда расцветут подснежники — а здесь, на лужайке перед домом, их бывает целое море, — то она нарвет огромный букет и поставит его у себя дома в вазу. Здесь их все равно никто не хватится.
* * *
Симона вытерла воду на кухне, в ванной и комнате для стирки; хотя убираться смысла не было (ведь теперь дом продадут или полностью отремонтируют), она взяла мешок для мусора и прошлась по комнатам, выкидывая все, что посчитала ненужным, — начиная с дохлой мыши из-под раковины и заканчивая старым детским рисунком на сушилке. Симона попыталась было прочитать надпись на рисунке, но выцветшие чернила невозможно было разобрать. Водопроводчик залатал трубы, а столяр оторвал несколько досок на полу и заглянул внутрь. По его лицу было ясно, что там лишь гниль и плесень. Он сказал, что на ремонт уйдет уйма времени и денег.
— Эти старые дома на глазах рушатся! — добавил он.
Когда Симона позвонила Исаку, тот лишь вздохнул: мол, это подождет. Сейчас у него денег нет. Он не знает, когда вернется на остров. Нет, в этом году они летом не приедут.
Наступила осень, и местные жители начали поговаривать, что никогда еще на остров не приезжало столько отдыхающих, как в этом году. Хотя лето выдалось холодным и влажным, а дождь моросил всю вторую половину июля, выручка магазина увеличилась на двадцать процентов, а кемпинг был забит палатками и грузовиками.
Однажды летом двое пожилых супругов остановили Палле Квиста возле киоска с сосисками и спросили, не собирается ли он написать и поставить еще одну пьесу. Он помнил их. В семидесятых они всегда подходили к нему после спектакля и хвалили. Супруги — она в огромном цветастом купальнике, а он в шортах — выжидающе смотрели на него. Палле Квист покачал головой и сказал, что ему приятно это слышать… Но… Нет, скорее, нет.
— Хотя… кто знает?! — сказал он, глядя им вслед. Они шли на пляж. Внезапно он почувствовал прилив радости, какой давно не испытывал. — Кто знает?! — крикнул он им в спину. —
Может, в следующем году?
* * *
Насвистывая, Симона ходила из комнаты в комнату. Ее лицо напоминало сморщенное красное яблоко, а кожа на больших руках загрубела. Она прошлась тряпкой по полу в ванной, прихлопнула проснувшихся на подоконнике мух, протерла стол и дверцы шкафов. Наверняка гниль уже добралась и до стен, но она привыкла к запаху, он даже нравился ей. У каждого дома есть свой запах, поэтому пусть этот дом пахнет гнилью и морем. Сюда она может приходить, чтобы побыть в одиночестве, спокойно посидеть за столом, глядя в окно на падающий снег. Здесь она может, ни о чем не думая, выкурить сигарету, и никто не будет донимать ее вопросами или просьбами. Почему бы ей не выкроить минутку, чтобы перевести дух?
Иногда она выпивала чашку растворимого кофе или ложилась отдохнуть в комнате одной из девочек. Больше всего ей нравилась комната старшей, Эрики. Симона разложила там матрас и нашла в бельевом шкафу одеяло. Лежа там в первый раз, Симона подумала, что хорошо бы навсегда остаться здесь, в этой незнакомой комнате с потертым пестрым половиком и старыми выцветшими киноафишами, вечно лежать тут, в холодной чужой кровати, и просто существовать. Никто не сможет отыскать ее. Никто не услышит ее криков, воплей или громкого торжествующего пения.
Ко всему прочему, у нее теперь есть деньги. Раз в два месяца Исак переводит ей деньги, чтобы она присматривала за домом, содержала его в чистоте и звонила Исаку в случае необходимости. Симона лежала в комнате Эрики. Ложилась она с трудом, и подниматься ей тоже было трудно, однако когда она наконец смогла потянуться, разминая старые суставы, то ее тело словно запело. Открыв тумбочку, она вытащила оттуда стопку старых журналов для девочек. Рассмеявшись, бросила их на кровать и принялась за чтение.
* * *
Зимой на Хаммарсё мало отдыхающих, а те, кто все-таки приезжал сюда, наотрез отказывались называть себя туристами. Летом они и носа бы не сунули на остров, ведь тогда остров сам на себя не похож. Летом Хаммарсё расцветает, приобретая некое особое обаяние, однако все его летнее очарование — лишь иллюзия. «Посмотри на меня — на мою красоту в бледных лучах вечернего солнца, посмотри, как я танцую с красными маками в волосах». Нет, те, кто приезжал зимой, любили остров за серые скалистые пейзажи, за безутешный холодный ветер, длинные ночи, темное пустынное шоссе и безлюдное побережье. Зимой небо сливалось с землей и становилось белым, серым или черным. Неизменным. Незыблемым. Лишь тот, кто отваживался снять шапку и не боялся отморозить уши, слышал звуки острова. Море — оно было там всегда. Шум моря не слышать невозможно. Однако звучал и лес — ветер в верхушках деревьев, чья-то тяжелая поступь по замерзшему снегу и звук тяжелого дыхания — вдох-выдох. Звук человека, знающего дорогу и ловко пробирающегося через кусты и ветки, между заваленных снегом елок. И там, в конце тропинки, которая не похожа на тропинку и настолько завалена снегом, что не похожа даже на полоску земли, будет небольшая полянка. Здесь тот, кто приехал на остров зимой, остановится. Закончив свой путь через кусты и заросли, он остановится и выпрямится. Чтобы добраться сюда, ему пришлось сгибаться в три погибели и даже порой ползти на четвереньках, и именно сейчас, когда он выпрямился и вытянул вверх руки, сквозь облачную пелену проглянуло солнце и зажгло снег, так что снежинки — на земле, на деревьях, на влажном лице и в волосах — заискрились и засияли.
Чтобы не ослепнуть от этого внезапного яркого света, ему пришлось зажмуриться, но, открыв вновь глаза, он увидел, что домик по-прежнему здесь. Ветхий домик с заваленной снегом крышей. А рядом с домиком, в сугробе, — тележка, доверху наполненная камнями.
* * *
Как-то весной Симона позвонила Исаку и сказала, что если он собирается и дальше приезжать на остров, то дом необходимо полностью отремонтировать. Или же пусть продает его. Так продолжаться больше не может.
«Да, не может», — согласился Исак и сообщил, что опять стал дедушкой. У Эрики родился сын. Ох, как же это замечательно! Исак сейчас в Лунде, а Эрика с сыном и мужем — в Осло, поэтому Исак еще не видел внука. Однако он обо всем позаботился: его старый друг и коллега готов был принять роды у Эрики, но Эрика конечно же воспротивилась. Не нужны ей никакие врачи. «Папа, я сама справлюсь, — сказала она, — вполне достаточно, если ко мне время от времени будет заглядывать акушерка, а коллеги твои пускай не вмешиваются». Эрика и сама почти стала врачом… А Симоне об этом известно? Что Эрика решила стать врачом, как и он, Исак? Мальчику уже три месяца.
— Вы послали ему в подарок ползунки? — спросила Симона.
— Да-да. Конечно. Роза обо всем позаботилась, — ответил Исак.
Держа в правой руке телефонную трубку, Симона стояла на кухне в маленьком белом домике из известняка и смотрела в окно. По стеклу текли капли дождя. Она больше не слушала Исака.
— Да уж, это настоящее напоминание, — вдруг сказал Исак.
