– Мне очень жаль…
– Жаль? Вам жаль? Вы что, не слышали, что я сказал? Он хотел меня пытать, а потом убить!
– А что мне еще сказать? – Голос Поллока звучал так, будто он только что хорошенько получил по яйцам от начальства.
– Что, получили по яйцам? – спросил я.
– Угу.
– И на том спасибо.
– Слушай, Эллиот…
– Он связал меня по рукам и ногам и запихнул в свою вонючую машину, как мешок картошки. Он играл ножичком у меня перед глазами. Этот человек – полный псих!
– Расскажи, как это было.
– А я что делаю? Но я никак не могу врубиться…
– Во что?
– Из-за чего все эти разборки? Стрельба, угрозы… Из-за пары мешков дури?… О чем тут вообще говорить? Не такое уж это великое богатство. Ну почему он никак не успокоится?
– Я же говорил тебе. Здесь замешана не только твоя дурь. Он приторговывает в других местах, поэтому не может допустить, чтобы хоть кто-то выбился из-под его контроля. Тогда и другие начнут таскать у него, как вы. Теперь врубаешься?
– Ода! Наконец-то я получил разумное объяснение!
– Где ты сейчас?
– Здесь.
– Где это здесь?
– В Тонтоне.
– Так ты сбежал от Диккенса?
– Представьте себе! Где-то по дороге в Бристоль… – Я начал пересказывать ему, что произошло.
– Я знаю, – сказал Поллок. – Мы взяли его шестерок и фургон, но сам он ушел от нас.
– Да я видел, что произошло.
– А его красный фургон мы нашли в Бриджуотере.
– И что теперь? Дать вам за это медаль?
– Слушай, Эллиот…
– Ну?
– Мы найдем его.
– Очень на это рассчитываю. Этот маньяк знает, где я живу!
– Наши люди сидят у него дома.
– Ara, a он, я полагаю, сразу же попрется к себе домой.
– Нет, не думаю, что сразу попрется.
– Ну а другие версии у вас есть?
– Ну да, еще парочка.
– Он вернется, чтобы прикончить меня.
– Я понимаю, что ты напуган. Хочешь, я пошлю кого-нибудь из наших, чтобы обеспечить тебе защиту?
Я расхохотался.
– Защиту? Вы помните, что произошло сегодня утром? Не надо мне вашей защиты. С этого момента я буду защищать себя сам.
– Нет, Эллиот, это плохая идея.
– Да? У вас есть идеи получше? – Я не стал ждать его ответа и просто повесил трубку, вышел из будки и в сердцах плюнул на асфальт.
Я был страшно зол, зол, как рыба с крючком в глазу. Как горящий куст. Как канюк, только что схвативший полевку. Я шел быстро, опустив голову, злой как сам сатана. Не глядя перешел дорогу, чуть не врезался в старушку с сумкой на колесиках, не пропустил ни одного камня – все они отправились в канаву. Паника и страх отступили, теперь мной правил гнев. Я направился в сторону больницы, но, проходя мимо дверей бара, вдохнул затхлый запах пива и сигарет и решил зайти на минуту. Вообще-то я не люблю виски, но сейчас мне показалось, что стаканчик мне не повредит, придется как раз впору моему гневу и вытолкнет его наружу. Пламя в стакане. Жги меня! Я толкнул двери, вошел внутрь и огляделся. Навстречу мне повернулись три или четыре мрачных физиономии. Я подошел к стойке бара.
От толстого лысого бармена за версту несло потом. Он взглянул на меня, облизнул губы и буркнул:
– Ну?
– Полпинты горького, – сказал я, – и «Беллз».
– Двойной?
– Почему нет?
Он нацедил мне пива, бухнул кружку на картонную подставку, лихо плеснул мне в рюмку виски и с таким же стуком поставил рюмку рядом, а я положил на прилавок купюру. Пока он отсчитывал сдачу, я отхлебнул пива, а затем понес свои напитки в дальний угол.
Местечко было еще то. Липкий ковролин под ногами, липкие столы, пепельницы, полные окурков, музыкальный автомат сломан, у стены валяется старый облезлый пес, по виду какой-то больной. Я залпом выпил пиво, глотнул – виски обожгло мне нёбо, я закашлялся. И вспомнил слова Поллока, что самому защищать себя – плохая идея. Когда нёбо попривыкло, я сделал еще глоток и подумал, что Поллок ошибается на все сто. Наоборот, единственная защита, что есть у меня, – это как раз я сам, унаследовавший дар от мамы и сделавший его своим даром! Я – тот, кто нашел повешенного на дереве, тот, кто жил в трейлере и видел зайцев во сне, у кого на глазах чужой человек напоролся на вилы. Я – тот, у кого есть друг и подруга, сестра, мать, отец и работа.
Нет, виски не помогло мне выпустить ярость наружу. Скорее оно отвело ее в сторону, погладило по щеке, пошептало на ушко и велело на время затихнуть. Оно напело моей ярости песенку, что-то из классики, и на время внутри меня воцарилась тишина. Я не сразу проглотил остатки виски, сначала покрутил их во рту, и мне показалось, что я ощутил на языке вкус моря, утреннего тумана, слез и соли. Я попрощался с барменом и вышел на улицу с чувством облегчения, а может быть, и освобождения.
До больницы было рукой подать, но я шел медленно, нога за ногу, стараясь не думать ни о чем, чтобы дать виски раствориться в крови, а гневу – утихнуть. В коридоре я увидел знакомую медсестру и по ее радостному лицу понял, что что-то произошло. Она отвела меня в сторону, усадила на стул и сказала:
– Саманта вышла из комы сегодня утром.
– Правда? Она в сознании?
– Да.
– И как она сейчас?
– Сложно сказать. К вечеру будем знать больше.
– А можно ее повидать?
– Конечно! Она спрашивала о тебе.
И я пошел за сестрой в палату к Сэм, сел рядом и взял ее за руку. Она спала, обнимая своего медвежонка, но спустя полчаса пошевелилась, повернула голову и открыла глаза. Сначала она смотрела на меня не узнавая, как будто не понимала, кто я такой и как тут очутился, но вдруг в ее глазах вспыхнуло узнавание, и она сказала:
– Эллиот! Это ты?
– Привет! – сказал я.
– Знаешь, а я в больнице.
– Знаю.
– Я спала.
– Ara. Всего пару дней. Я приходил навещать тебя. И твои родители тоже приходили. Медсестра заставила меня разговаривать с тобой.
– Правда? А о чем ты разговаривал?
– О всякой ерунде.
Сэм улыбнулась:
– Мне снился сон.
– О чем?
– О собаках.
– Господи, неужели о собаках?
– Да.
– Хороший?
– Да, очень. Наверное, я от него и поправилась.
– А что случилось с теми собаками?
