Тем временем Дафна оплатила также труды нескольких усердных исследователей из Британского музея, взявшихся расшифровать две из ангрианских историй Брэнуэлла, хранящихся там в коллекции Т. Дж. Уайза согласно его завещанию. Они все еще корпели над совершенно неразборчивой «Новогодней историей», но вот-вот должны были представить расшифровку датированного 26 июня 1834 года и написанного на сшитых вручную листах бумаги сочинения под странным названием «Шерсть поднимается». Дафна не без волнения отметила про себя, что в этот день Брэнуэллу исполнилось семнадцать лет, и ей представился уверенный в себе, амбициозный юноша, еще не знающий о будущих неудачах, которые сведут его в могилу. В отличие от постоянно ускользающего от нее мистера Симингтона, эти исследователи — миссис Д’Арси Харт, миссис Сент-Джордж Сондерс и мисс О’Фаррелл — представляли подробные перечни своих скромных расходов (плата за проезд в автобусе и выпитую между делом чашечку чая), а также регулярные добросовестные отчеты об отнявших немало времени трудах — все это отсылалось почтой в Менабилли.
Самым интригующим из присланного ими на данный момент оказался отрывок из «Шерсть поднимается», представляющий собой беглую зарисовку некоего «паренька странного облика, растирающего краски». Мисс О’Фаррелл решила, что этот фрагмент очень интересен и стоит послать его незамедлительно, еще до окончательной расшифровки текста. Прочитав его, Дафна пришла к выводу, что он, возможно, дает более реалистичное описание Брэнуэлла, чем Нортенгерленд, его романтизированное alter ego.
«То был парнишка лет семнадцати, — писал Брэнуэлл. — Его худое веснушчатое лицо и большой римский нос под шапкой густых, спутанных рыжих волос находились в постоянном беспокойном движении. Разговаривая, он старался не смотреть прямо на собеседника, отводя в сторону глаза, украшенные очками, а когда произносил, запинаясь, какое-нибудь слово, оно тут же опровергалось или вконец запутывалось в хаосе странных жаргонизмов».
«Браво!» — писала Дафна, отвечая мисс О’Фаррелл и выражая далее свое огорчение тем, что сама не работает бок о бок с тремя трудолюбивыми леди.
«К сожалению, муж нуждается в моем присутствии рядом с ним в Корнуолле, и это лишает меня приятной возможности заниматься в читальном зале», — писала Дафна в заключение, а потом испытывала ощущение вины за свою ложь. Однако она дала себе обет не возвращаться в Британский музей, что могло бы спровоцировать новый кризис. Дафна до сих пор содрогалась, вспоминая свою встречу там со Снежной Королевой и последующую цепь событий, которую она называла теперь продолжительной атакой «ужасов», позаимствовав это слово из лексикона отца. Кузен Питер, рассказывая ей в крайне осторожных выражениях о собственных схожих страданиях, высказал предположение о некоем фамильном недуге.
— Боюсь, мы несем в себе семена безумия, — сказал он ей месяц назад в конце обеда в «Кафе Ройяль», когда они обсуждали приступы безысходного отчаяния у Джеральда; как на сцене, так и вне ее они были скрыты от всех, за исключением его семьи, под слоем грима или благодаря актерскому мастерству. — Именно они сгубили беднягу Майкла, — сказал Питер, — и мы с тобой, должно быть, тоже несем бремя этого наследия…
Дафна знала, что Питер бьется над собственной книгой — пытается подготовить к изданию обширную коллекцию семейных писем и преданий. «Фамильный морг» — так он не без горечи называл ее. Дафна поймала себя на том, что часто думает о кузене, сидя долгими часами у себя в писательской хибаре. Однако она все же старалась сосредоточиться на Брэнуэлле, которого в конце концов замучила нищета, он опускался все ниже и ниже под гнетом алкоголизма, как и Джеральд. Впрочем, не надо думать о Джеральде, речь сейчас не о нем…
Дафна знала по предыдущему опыту, что собственные ужасы надо держать в узде, гнать их от себя, заглушая тяжелой работой и строгой повседневной рутиной. Иногда она подумывала, не позвонить ли Питеру, чтобы попросить его совета, довериться ему по-настоящему: рассказать о Томми, о Снежной Королеве, обо всем. Впрочем, у Питера свои проблемы: она знала, что он постоянно озабочен нехваткой денег, но об этом, принимая во внимание ее богатство, говорить с ним было неудобно. А что если подлинная причина меланхолии кроется не в нынешних его обстоятельствах, а в прошлом, которое вновь близко подступило к нему теперь, когда он вынужден с головой окунуться в тайны «фамильного морга»?
Но если уж быть честной с самой собой (а она стремилась к этому изо всех сил — видеть все в более ясном свете), подлинной причиной ее нежелания встречаться с Питером было место, где располагался его офис, — на Грейт-Рассел-стрит, через дорогу от Британского музея, — осознание близости Питера к сцене ее позора (именно позора, другого слова тут не подберешь) вызывало в ней растущее чувство неловкости. Много мучений доставляли ей и попытки выбросить происшедшее из головы, но все же она вновь и вновь возвращалась к нему. Ведь Питер мог видеть, как она встречалась со Снежной Королевой у Британского музея чуть менее двух лет назад. А вдруг он заметил и то, как она поспешно покидала место действия, преследуемая человеком в мягкой фетровой шляпе? Что мог он тогда подумать?
И чем больше Дафна старалась забыть об этом, тем настойчивее преследовали ее навязчивые мысли. Наконец она обхватила руками голову и закрыла глаза, чтобы ничего не видеть. Но стало гораздо хуже: теперь она еще отчетливее и ярче видела всю эту позорную сцену, бесконечной лентой раскручивающуюся в ее сознании.
— Ничего не поделаешь, — произнесла она вслух, — мне придется поговорить с Питером.
И она направилась к дому, надеясь, что там сейчас никого нет и никто не сможет подслушать ее телефонный разговор.
Войдя в дом, Дафна пошла туда, где начинался длинный коридор, стены которого были обшиты деревянными панелями и в окружении отслуживших свой срок плащей, висящих на ржавых крюках, изношенной обуви и детского велосипеда примостился на маленьком столике телефон. Над ним висело небольшое зеркало, но она отвернулась от него, ища номер телефона Питера в своей записной книжке.
— Музей тридцать девять сорок шесть, — сказала она, переводя дыхание, заставляя себя не видеть ничего зловещего в случайном сочетании цифр.
Дафна набрала номер, втайне надеясь, что никто не ответит, но трубку взяла секретарша и соединила ее с Питером.
— Дафна, — сказал он, — какая радость слышать тебя!
Но Питер был удивлен, она поняла это по его голосу, — время для телефонного звонка было необычное: нарушалась повседневная рутина, стабильное расписание, предполагающее телефонные разговоры с друзьями и родственниками только по вечерам, а не в рабочие часы, если, конечно, не произошло ничего чрезвычайного.
— Извини, что отрываю тебя от дел, — сказала она, — но такое впечатление, будто надо мной нависло проклятие. У меня обнаружилась соперница…
Дафна осеклась, вспоминая чувства, испытанные ею месяц назад в Лондоне, на станции метро «Слоун-Сквер», когда она оказалась на самом краю платформы и внезапно подумала, как легко было бы прыгнуть вниз, дождавшись следующего поезда, как просто не быть: всего один, последний шаг — и тогда не надо будет пытаться что-то предпринимать, все прекратится… Но теперь, как и тогда, она отшатнулась от края пропасти: не могла подобрать слов, чтобы рассказать Питеру о встрече со Снежной Королевой, произошедшей так близко от него.
