— Семь месяцев, без отвода на отдых в тыл, 161-й УР держал передовую линию. Насколько интенсивными были боевые действия на участке обороны УРа в этот период?
— Продвижения вперед не было. Фронт застыл для нас на линии Азаричи — Калинковичи. Шла позиционная война, и мы, и немцы сидели в траншеях, твердо удерживая каждый свою линию обороны. Обе противоборствующие стороны вкопались в землю, в траншеи полного профиля. Потери мы несли в основном от артогня, работы снайперов и во время разведки боем, которая проводилась силами ОПАБа. В обычных стрелковых дивизиях на разведку боем всегда назначался правофланговый батальон, а у нас очередности не было.
Наш начальник химслужбы Федя Сергиенко, бывший токарь из Харькова, был «вечным оперативным дежурным», и каждое утро он составлял донесение, отчет о происшедшем за истекшие сутки, в котором докладывалось о наших потерях, оперативная обстановка, наличие боеприпасов (на каждое орудие полагалось два боекомплекта) и так далее.
В начале 44-го года там погиб мой товарищ, лейтенант Агапкин, двадцатидвухлетний высокий красавец. Рота «демонстрировала атаку», цепью дошли до середины «нейтралки», расчеты катили пулеметы за собой. Наше начальство, видимо, держало немцев за дураков, а те не спешили бить из всех огневых средств и раскрывать свои позиции, а просто методично, подпуская нас поближе, снайперским огнем прорежали нашу цепь, выбивая расчеты, которые, в свою очередь, периодически останавливались и поливали немецкую линию пулеметным огнем. Я шел в цепи слева, лейтенант Агапкин по центру.
На середине мы остановились, дальше обычно нас немцы не пускали, начинали пулеметно-артиллерийский обстрел, но Агапкин, стоя в полный рост, крикнул своим бойцам: «Ну что, ребята, пошли дальше!» И тут он закачался… Помкомвзвода сержант Бойко крикнул: «Лейтенант, ты ранен?» Агапкин ответил: «Нет… Я убит», — и упал замертво. И тут по нам открыли такой сильный огонь, что уцелевшим пришлось поспешно отходить назад, а тело Агапкина осталось на поле боя.
Ночью бойцы, надев белые маскхалаты, по снегу доползли до места гибели Агапкина и вытащили тело погибшего лейтенанта. Мы похоронили его, и мне выпало отдать последний долг павшему товарищу, я написал письмо его родным, рассказав в нем, как мы все любили лейтенанта и как он был убит.
Конечно, в обороне было относительно спокойно, но и там погибнуть можно было как пить дать. Вспоминаются эпизоды, когда спасало какое-то чудо. Копаем траншею во второй линии, попался здоровый пень, его обошли изгибом, роем дальше. Пришел меня навестить из батальонных тылов Петя Пугасов, принес со своего склада американской консервированной колбасы, хлеба, чего-то выпить. Разложили мы снедь на пеньке, сидим, разговариваем, вспоминаем Алма-Ату. Периодически вдали рвутся снаряды, немцы ведут беспорядочный артобстрел по площадям, мы не реагируем. Но по звуку очередного снаряда Пугасов все понял и успел крикнуть: «Ложись! Этот наш!» — и через мгновение снаряд врезался в землю в двух метрах от нас… и не разорвался. Повезло и на этот раз, сели доедать дальше.
Идем днем с помощником начштаба Титовым в одну из рот, приказ был — передвигаться только по траншеям, но Титову море по колено, петлять по окопам не хотелось, и он решил рвануть через снежную поляну, простреливаемую снайперами. Дело было 1 апреля, но еще лежал снег. Титов вылез первым и дошел до одинокого деревца посреди поляны, я за ним. И тут нас заметил немецкий снайпер. Сначала он бил по Титову, который успел добежать до валуна и залечь, укрывшись за ним. Потом снайпер принялся за меня.
Пули ложились чуть слева, одна царапнула шапку на моей голове, и я притворился мертвым. Было холодно — лежу, околеваю, да и само мое состояние можно представить, когда ждешь, будет снайпер проверять твой «труп» контрольным выстрелом или нет.
Титов кричит из-за валуна: «Левка, ты живой?!» — «Да!» — «Приготовься. Я сейчас встану, отвлеку снайпера на себя, а ты беги!» Так и сделали, я успел целым и невредимым пробежать сто метров до укрытия, а по Титову немец снова промазал. В штабе сразу узнали, что два офицера нарушили приказ и двинулись по открытому полю, а не по траншее и в итоге поигрались в «кошки-мышки» со снайпером. Нас долго и по-разному материли в штабе батальона.
На возможную смерть не обращали внимания. Иногда после боя на себя посмотришь, а у тебя немецкая пуля в каблуке сапога или шинель распорота осколком — и все воспринималось очень спокойно, как будто так и должно было быть.
Что еще запомнилось из нашего стояния в обороне в первой половине 1944 года? Был у нас боец, командир пулеметного расчета сержант Корбут. Он где-то нашел снайперскую винтовку и стал со своим вторым номером выползать на «нейтралку» на довольно удачную снайперскую охоту. Его пример и почин сразу подхватили в других ротах, и вскоре в ОПАБе своих внештатных снайперов стало хоть отбавляй.
Через наши позиции в немецкий тыл шли различные разведгруппы из дивизии генерала Джанжагавы, но долгий период «языка» взять не могли, разведчики несли тяжелые потери и возвращались в наши траншеи с пустыми руками.
И тут к нам в ОПАБ прибыл начальник политотдела УРа Павленко, который обронил фразу: «Разведчикам фатально не везет. Может, у вас получится». Из добровольцев в батальоне сформировали разведгруппу, и она ушла за «языком».
Им удалось взять в плен немца, писаря штаба, носившего славянскую фамилию Пасечник. Назад наша группа пробиться не могла, немцы ее заметили и обложили, и только через трое суток, не доведя пленного живым, наша разведка с боем вышла к своим. Но среди разведчиков был чертежник штаба батальона Юра Инглин, еврей, владевший немецким языком. Он, пока немец был жив, успел его хорошо допросить, и главное, что Инглин, как профессиональный чертежник, мог досконально и достоверно сразу изобразить все увиденное и услышанное на бумаге. Инглина сразу повезли к начальнику штаба 65-й армии, где он на специально сооруженном макете точно показал размещение немецких частей на передовой и в ближнем тылу противника.
Вся разведгруппа, составленная из бойцов ОПАБа, была представлена к ордену Красного Знамени, но через месяц состоялось награждение и каждый получил только орден Славы III степени.
Перед самым началом летнего наступления разведку боем на нашем участке провел офицерский штрафбат, а 23 июня 1944 года, после мощной трехчасовой артподготовки и бомбежки немецкого переднего края, во время которых перед нами выросли стены вздыбленной разрывами земли, через нас в наступление пошла пехота, подавляя отдельные узлы сопротивления. Шла наша 65-я армия, а за ней двигалась 28-я армия. Нам пришлось повоевать под Бобруйском, где 161-й УР стал одной из частей, замкнувших Бобруйский «котел». Потом, уже на границе, нам дали передохнуть, но вдруг УР подняли по тревоге, прибыли фронтовые автомобильные полки, нас погрузили в машины и куда-то везли всю ночь в сторону фронта.
Нас в срочном порядке перебросили на Наревский плацдарм, на котором немцы перешли в контрнаступление и кое-где фактически сбросили наших с него в реку. По сути дела, именно наш УР спас Наревский плацдарм. На плацдарм мы переходили днем, по наведенным мостам, немецкой авиации в воздухе над переправой не было.
