Хафкемайер суетится за своим столом. Заламывая руки, он умоляет меня набраться терпения: сейчас, сию же секунду прочтет он мой новый сценарий. Увы, увы, в последние недели у него было много неотложных дел, потому он и не мог мне позвонить. Но сценария… он наверняка где-то здесь, на самом верху. Конечно, ведь он уже приготовил его, положил на стол. Но на столе его нет. Хафкемайер начинает искать. Стопка бумаг угрожающе качнулась…
Я не двигаюсь с места, даже пальцем не шевелю. Лишь криво ухмыляюсь, глядя на Хафкемайера, и называю его по имени, так, как не смел называть его доселе ни один простой смертный. Я говорю это медленно, с наслаждением позволяю себе продегустировать жуткие четыре слога:
— Хорст-Рюдигер!
Злобные, страшные слова произнесены!
Хафкемайер съеживается. Я повторяю:
— Хорст-Рюдигер, ты мерзкий маменькин сынок, тебе это известно?
Хафкемайеру ничего не известно. Он беспомощно мотает головой:
— Забудь о нем! Забудь всю галиматью, что была до сих пор, и слушай внимательно, что я тебе сейчас скажу: Лафатер — это вовсе не Лафатер.
Я достаю из зеленой папки новый сценарий и швыряю его на стол. Держи!
Примерно так я представлял свое выступление.
Я рисовал себе эту сцену в самых красочных тонах. И до того момента, как я подошел к номеру Хафкемайера, мечта вполне соответствовала действительности.
Однако вместо того, чтобы услышать умоляющий вскрик трепещущей секретарши — «Он сейчас занят! Никого не принимает!» — я и сам, увидев открытую дверь кабинета, сразу понял, что Хафкемайера нет.
Кроме того, секретарша вовсе не пыталась, как я себе это воображал, встать у меня на дороге, подобно живому щиту. Напротив, в тот момент она как раз говорила по телефону и едва удостоила меня взгляда. Видимо, поэтому и мой грозный вид остался незамеченным. Она лишь на секунду прикрыла трубку ладонью и холодно бросила через плечо:
— Если вы ищете Хафкемайера, он в бистро. Первый этаж, налево.
И тут же равнодушно продолжила разговор.
Столь неудачное начало полностью выбило меня из колеи. Вся моя энергия бессмысленно улетучилась. Я уже подумывал, а не стоит ли вообще отправиться восвояси, домой, но такая альтернатива тоже не соблазняла.
Зайдя в лифт, я поплыл вниз.
Хафкемайера я обнаружил сразу.
Заметив мое приближение, он помахал мне вилкой. Молодой человек, сидевший рядом — он уже сложил свои документы и готовился удалиться, — любезно предложил мне свой стул.
Я коротко кивнул молодому человеку, затем уселся и вопреки своей воле сразу же принялся объяснять, почему я так беспардонно помешал его переговорам, объявившись без предварительной договоренности. Я даже перед ним извинился. Однако — и это Хафкемайер должен принять в расчет как достаточно весомое обстоятельство — в последние дни у меня возникли некоторые идеи, неожиданные, невероятные, которые все, действительно все коренным образом меняют, выставляя нашу историю в совершенно ином свете. Поэтому и только поэтому…
Я вздохнул и замолчал.
Хафкемайер, который все это время спорадически ковырялся в своем салате, опустил вилку и поднял глаза. Долго, долго он смотрел на меня.
Я уже почти жалел, что свалился на него, как снег на голову. Но все должно было произойти именно сейчас. Возврата быть не могло. Я выложил на стол новый вариант, послав ему вдогонку утвердительный кивок.
Бумажной салфеткой «Тэмпо» Хафкемайер вытер рот и наклонился.
— «Маска Лафатера», — расшифровал он неразборчивую надпись.
— Именно так, — серьезно ответил я.
— Ну и что же в этом такого чрезвычайно нового? К примеру, вы узнали наконец, кто именно убил этого вашего Энслина?
— Энслин, — я понизил голос, — вообще не был убит той ночью.
— Вот как, — проговорил Хафкемайер. Но без малейшего намека на то изумление, которого я ожидал, на которое надеялся.
Дабы немного прояснить действительно не совсем понятную ситуацию, я взял солонку и перечницу:
— Предположим, что вот это Лафатер, а это — Энслин.
— Энслин — солонка?
— Совершенно верно.
И я в общих чертах посвятил Хафкемайера в действительную историю.
Энслин — в данном случае солонка, — как и раньше, писец Лафатера. Тут все по-прежнему.
Как мы знаем, во всех своих физиогномических опытах Лафатер прежде всего ставил себе одну цель: раскрыть тайну воплощения лика Христова. Эта деталь в прежних моих построениях, к сожалению, упоминалась лишь вскользь. При том, что, конечно же, как теперь ясно, она здесь особенно важна.
Точкой кипения — хотя об этом ни Лафатер, ни все остальное человечество не подозревают — в этой истории является следующее: Готвальд Энслин, писец, с некоторых пор считает себя Иисусом Христом.
— Все это прекрасно, но… — хотел было глубокомысленно вставить Хафкемайер.
— Прошу вас, все вопросы потом.
Итак, в доме Лафатера проживает Иисус Христос. Хозяин зрит Спасителя с утра до вечера, придирается к нему, как и все остальные, но не узнает его.
Поначалу это обстоятельство Энслина опечалит, но не более того. Уж Лафатер-то, по идее, должен бы распознать, кто перед ним. Но нет! Как такое возможно? Со временем писец начинает злиться, и чем дольше он состоит под началом Лафатера, тем подозрительней ему становятся благостные идеи вселенского счастья, с которыми носится его патрон. Зреет догадка: Лафатер, который ищет Иисуса Христа, но его, Энслина, то бишь истинного Сына Человеческого, не узнает — не иначе как шарлатан. Угроза всему роду людскому.
Энслин идет к себе в комнату. Разум его, более не подвластный здравой логике, затуманен. Он совсем один. Только нож, холодный стальной спутник, лежит в бельевом шкафу.
— Разве там было не ружье? — осторожно вставил Хафкемайер.
— Само собой. Как же иначе! Ружье сейчас будет. Уже готово, дожидается своего часа. Мечтая о великих свершениях.
— То есть, другими словами, вы хотите сказать…
— Да.
Быстрым движением я накрыл перечницу ладонью. Обхватил ее пальцами, и она исчезла в темноте моего сжатого кулака. На ее место я, словно шахматную фигуру, передвинул солонку.
— Энслин освобождает мир от Лафатера. Вот как все просто.
— А как же доклад об Энслине?
— Сам же Энслин его и написал, разумеется.
— Но почерк — ведь кто-то бы наверняка заметил.
— Энслин — писец Лафатера. Он его рука. Так что здесь никаких трудностей.
И все же Хафкемайер качает головой:
— Не знаю, не знаю. То, что вы мне тут толкуете, — просто небылицы какие-то. Полный бред. Абсолютно надуманный сюжет. Это сразу заметно.
