К сожалению, во время следующего тоста бутылка с водкой опрокинулась. Но поскольку она и так уже наполовину опустела, мы заказали новую.
— Скажи-ка, а ты… — Вольдемар придвинулся ко мне, неуклюже ерзая на стуле. — Ты ведь изображаешь из себя этакого великого писателя.
— Да. Можно сказать и так. Но на самом-то деле, — я наклонился поближе к его уху, — на самом деле я просто маленький, ничтожный актеришка.
И я брезгливо оттопырил губы.
— Ну да, ты тоже, знаешь ли, не пуп земли, верно? — прокомментировал Вольдемар. — Но сражаешься ты, на мой взгляд, очень храбро.
— Спасибо, Вольди.
— Пожалуйста, только не Вольди! Заметано?!
— О'кей: только не Вольди!
Мы хотели было выпить на брудершафт, но так и не смог ли друг с другом состыковаться. Тогда мы снова с чинным видом взгромоздились на свои стулья, и появилась новая бутылка. Следом за ней, кстати, подоспел и господин Грундиг.
— Ну, как вы тут? — осведомился он с едва заметной озабоченностью. — Все в порядке?
— В лакейской — полный порядок, господин комиссар! — рявкнул Вольдемар. — Ну, давай, скажи ему!
И он пихнул меня, да так, что я едва не свалился со стула, но тут же энергично затряс головой. А Вольдемар проявил инициативу, сообщив:
— Он на самом деле и не писатель никакой. Он… кто ты там у нас?
Хотя в устах Вольдемара обозначение моей профессии превратилось не иначе как во влажное, брызжущее фонтаном слюны слово «фыфатель», Грундиг, похоже, уловил суть вышеприведенного заявления. Во всяком случае, взирал он на меня как человек, прекрасно все осознающий.
Я легонько нагнулся, при этом — надо же! — не утратив равновесия, но тем не менее предпочел опереться на край стола.
Господин Грундиг с грустью кивнул:
— Да, иногда каждому из нас кажется, что мы лишь играем роль, будто мы — вовсе не мы. Не правда ли?
Мне вспомнился бедняга Энслин. Я кивнул.
— И в данный момент, — Грундиг перевел неумолимо строгий взгляд на нашу мокрую истерзанную скатерть, — в данный момент это, возможно, действительно к лучшему.
— Верно, — мрачно проговорил я.
— Именно, — согласился и Вольдемар. — Его это прямо тяготит.
По непонятной мне самому причине я захотел выпить с ними за Энслина, но никак не мог найти свою рюмку.
— Прошу вас, может, теперь вы все-таки потихоньку вылезете из-под стола, — донесся до меня сверху голос Грундига.
Мой лоб пылал. Под ним в сумбурном коловращении бурлили невнятные мысли. Подобно заключенным во дворе тюрьмы, они вращались вокруг невидимого центра.
Вдруг перед глазами замигало, и в голове у меня воцарился хаос, бунт мыслей, заключенных в тюрьму рассудка, — на долю секунды мне представилась вся история в совершенно ином, новом свете…
— Теперь я все понял, — прошептал я. Голова по-прежнему оставалась тяжелой. Вольдемар помог мне снова водрузиться на стул.
Грундиг доброжелательно приподнял брови:
— Ну, вот и отлично. Теперь и подняться можно.
— Я все понял! — повторил я, хоть и немного громче, но кроме Грундига и Вольди меня никто не услышал.
Вольди недоверчиво обозревал меня то с головы до ног, то с ног до головы.
Я уставился на Грундига.
— Вы очень много выпили, понимаю, — тихо ответил Грундиг, и его голос приобрел сверх меры спокойную, убаюкивающую тональность.
Но именно это вынудило меня вскочить на ноги!
— Да неужели? Как у вас все просто! И вы, вы же всегда и все знаете лучше всех, не так ли? Я вам вот что хочу сказать…
Желанием все и ограничилось.
Страшная догадка насчет Энслина закралась в мой разум. Но я еще не мог подобрать нужных слов. Идея была слишком свежей. Все детали, которыми я доселе располагал, непостижимым образом пришли в движение и теперь лихорадочно искали себе место в новой цепи обстоятельств. Пошатнулось все, что уже, казалось, крепко стояло на своих местах.
— Все совсем иначе. Не так, как мы представляли себе до сих пор, — с трудом выдавил я.
— Именно, — подтвердил Вольдемар и тихо икнул.
— На самом деле его даже не похоронили! — прошептал я в лицо изумленному Грундигу, воздев к потолку указательный палец правой руки.
— Ну, вот видите. А сейчас нам с вами лучше выйти, — сказал мне Грундиг, досадливо озираясь. Остальные гости между тем с пристальным вниманием игнорировали наше бурное препирательство в конце стола.
— Теперь и неувязка с ружьем уже не проблема! — провозгласил я. Вольдемар задумчиво кивнул.
— Не проблема, — повторил Грундиг. Он взялся за мой портфель, на что я отреагировал, хлопнув его по пальцам и прошипев:
— Благодарю тебя, друг! Сам того не ведая, ты сотворил благо.
Грундиг скромно отмахнулся, а портфель ухватил-таки.
Хотя теперь, нащупав последний камень фундамента, я испытывал бесконечное облегчение, при попытке подняться мне тем не менее суждено было ощутить на себе всю чудовищную силу земного притяжения. Под моими стопами планета превратилась в шар, несущийся на огромной скорости.
— Земля, — сообщил я окружающим, — круглая.
— Верно, — согласился один из двух мужчин, подхвативших меня справа и слева.
— Прошу вас, держите это крепко, — наказал я, и Грундиг поспешно закивал.
— Вольдемар!
Мне подумалось, что надо бы толком попрощаться со своим новым другом. Но он куда-то исчез. Возможно, пошел в туалет.
Грундиг тем временем счел целесообразным позаботиться о моих очках и сунул их в портфель. Он шел впереди. Перед глазами все расплывалось. Я хотел погрозить Грундигу пальцем, но не вышло — руку не отпускали. Поэтому я сумел разве что вяло помахать рукой, едва приподняв ее до уровня живота, а потом мы окончательно растворились во тьме.
Теперь дело за эпилогом!
Эпилог
Вторая половина дня. Я еду к Хафкемайеру.
Как великий инквизитор, шествую пустыми коридорами. Мой расстегнутый плащ развевается позади, равно как и длинный голубой шарф.
Звук моих шагов гулким эхом отлетает от стен.
Случайные встречные немо отшатываются от меня, боязливо прижимая к груди дипломаты, пятятся, торопятся снова укрыться за своими пронумерованными дверьми, быстро и бесшумно прикрывая их за собою. Я на них не смотрю. Мой взгляд неумолимо обращен вперед.
Я рывком распахиваю дверь номера Хафкемайера, левой рукой небрежно отталкиваю испуганную, глухо взвизгнувшую секретаршу и без стука врываюсь в кабинет. Завидев меня, Хафкемайер тут же заходит за свой письменный стол, будто ищет укрытия. Я не говорю ни слова, лишь складываю руки на груди. На стене тикают часы.
