— Была.
— Это когда все училище от первого курса до выпускного выгоняют на лыжах. И никто не идет в увольнение, пока не пробежит положенные 10 верст. Вот так-то. И велся строгий учет. Если кто не пробегал за зиму эти 500 верст, в конце зимы наверстывал. Дурдом. А здесь снег только в горах и видел.
— На фронт. Только никто не знает когда именно и куда именно. Знаю только, что Гусейнов и его бригада считает, что нас надо бросать на самые опасные участки. Желательно на танкоопасные направления.
— А, пусть бросают! — Сашка махнул рукой.
— Быстрее разгромят, быстрее на переформирование выйдем.
— Зачем тебе переформирование? Домой надо рвать, а ты на переформирование? У Витьки, понятно, голову из-за любви заклинило. А у тебя из-за чего перемкнуло? В Гусейнова влюбился? Или тебе знаменитое кавказское гостеприимство понравилось? Давай. Выйди за дверь, подойди к охране, они тебе быстро объяснят, что к чему.
— Да нет, Олег, все нормально, просто так ляпнул.
— Все то же, что и вы говорили. Они в сейфе у этого алкоголика Нуриева, когда его нет в кабинете, там постоянно охрана торчит. Никакой возможности нет зайти. Там же хранится касса батальона, какие-то документы, пара пистолетов, карты.
— Однажды видел, как он достает бутылку из сейфа.
— Да.
— Вокруг этого коньяка в канистрах навалом, а он умничает, интеллигент.
— Если он интеллигент — то я коала.
Мы легли спать. Спали все плохо, ворочались на постелях. Несмотря на осеннюю погоду, было душно.
Часть четырнадцатая
51
Около трех часов ночи на плацу раздались крики, вопли, нас разбудила охрана. Мы построились. Выступил Гусейнов.
— Братья! Наступил тот день, ради которого мы все здесь занимались, тренировались! Поэтому приказываю колонной выступить в сторону Касум-Исмаилы!
В крови бушует адреналин, вкус железа во рту, кровь стучит в висках. Блин. Никогда не воевал, никогда не принимал участие в боях. А тут такое!!! Я чувствую, что начинаю психовать, заводится, движения становятся суетливыми.
Спокойно, Олег, спокойно. Дыши. Раз, два, три. Медленно, нарочито медленно обвожу вокруг взглядом. Все также суетятся, все заражены вирусом повального психоза. Неровный, мертвый свет от прожекторов «кобра» заливает все вокруг. Неестественная, сюрреалистическая картина военного городка, луна-тарелка висит на небе, добавляя в эту палитру мертвых красок свой равнодушный холод. Внутри меня начинает бить озноб, нервы на пределе. Эх, выпить бы сейчас, или морду кому-нибудь набить!
Мои товарищи по несчастью пошли в казарму паковать вещи. В голове билась одна мысль: «Не забыть коньяк». Витька уже метался с выпученными глазами, рядом стояла Аида. Оба были, как все, растеряны.
— Ну что, пошли собираться, Витек.
— Куда?
— Все, отправка. Кондуктор прозвенел в звонок.
— А мы?
— Туда же, на фронт. И не вздумай дергаться. Охрана пришьет. Сейчас все на взводе, — я не говорил, а орал, нарастал грохот, нервная дрожь колотила все тело.
— А мы?
— Ты что, глухой? — я не понял вопроса.
— Мы, с Аидой?
— Тоже туда же. Езжай с ней, там встретимся.
Тем временем на плац стали въезжать грузовые машины. Тут были и КАМАЗы и УРАЛы, ГАЗ-66, ГАЗ-53, автобусы ПАЗ, потом из парка стали выезжать тяжелые тягачи, на платформах стояли БМП.
Я вбежал в свою комнату. Что брать? Что на войне надо? Открываю солдатский вещмешок, в простонародье — «сидор». Кидаю кожаные перчатки — Вели подарил намедни — на самое дно, пригодятся, мыльно-рыльные принадлежности туда же, пару непрочитанных книг, выгребаю все сигареты, полные и початые пачки, спички, сапожную щетку, крем для обуви. Все это утрамбовываю ногой. Пешком не идти, спину не набьет. Из-под кровати достаю канистру с коньяком. Поболтал, открыл, понюхал. Не тот коньяк, достаю другой. Этот лучше. С тумбочку фляжку, пытаюсь перелить во фляжку, канистра слишком полна, не получается. Через открытую дверь кричу:
— Эй, мужики, помогите!
В комнату забегает Сашка.
— Надо перелить. Не с канистрой же таскаться!
— Давай.
Мы вдвоем переливаем коньяк во фляжку. Затем он приносит еще четыре фляжки, мы их тоже наполняем. Канистры с оставшимся коньяком — в БМП. Там надежнее будет.
Все выходим на улицу. Для нас с охраной и Аиды выделен КАМАЗ с кунгом. Забираемся внутрь. Мишку мы отправили к комбату, но его туда не пустили, пришлось ехать с нами. Витьку и Аиду разместили поближе к кабине, там меньше трясет. Меня продолжал бить мелкий, нервный озноб, правда, уже меньше, но нервное возбуждение не проходило.
На фронт! На войну! Одно дело просто к ней готовится, а другое — вот так. Смотрю на остальных. Все крепятся, не показывают вида, но возбуждение и страх проступают пятнами на лицах, желваки перекатываются под кожей, глаза блестят, движения нервные, суетливые. Охранники наши тоже не спокойны. С опаской поглядывают на нас. Мы также опасаемся их. Сейчас хватит искры, чтобы вспыхнула перестрелка. Только у них автоматы в руках. А у нас — Стечкины в кобурах, большие пистолеты, сидя их вынимать неудобно. Поэтому не будем их провоцировать. Витька от Аиды не отходит. Что-то ей шепчет, успокаивает, гладит руки. Не отпускает ее от себя ни на миг.
Нас к формированию колонны не допускают, сами потом будут мучаться. Все идем сплошной колонной, ни разведки, ни технического замыкания, ни прикрытия от воздушного налета. Мы научили ополченцев, как пользоваться и стрелять из переносного зенитно-ракетного комплекса «Стрела». Сами, правда, долго не могли сообразить, как производить пуски, но потом разобрались.
Понемногу нервная дрожь улеглась. Ехали мы третьей машиной от головы колонны. Командование батальона уселось на головную машину. Хрен с ними, если попадут под обстрел. Нам их не жалко. Постепенно мерная качка, малая скорость движения стала убаюкивать. Внутри все успокоилось, плюс немного выпили за начало пути. Пить больше не хотелось, разговаривать тоже. Я привалился к стенке и закрыл глаза.
Как назло зарядил дождь. Октябрь все-таки. Подумалось, что скоро Новый Год. Эх, мне бы телефон, хотя бы один звонок. В Герани переговорный пункт не работал. Может, еще откуда-нибудь удастся позвонить. Как там Ирина и сын? Будем надеяться, что все у них хорошо. Мерный рокот двигателя, монотонное покачивание меня сморило, я уснул.
52
