ежечасно, ежеминутно приходится принимать решения, от которых зависит жизнь сотен, тысяч людей. В ответ на провокационное уничтожение части еврейских товарищей русская секция опять требует немедленного вооруженного восстания и опять принимается решение, что еще рано, потому что соотношение сил не в нашу пользу.
Напуганный организованным характером противодействия, оказанного заключенными при «эвакуации» евреев, комендант лагеря Пистер решает одним ударом обезглавить лагерь, лишив его руководства. Через провокатора, заброшенного к нам из концлагеря Заксенхаузен, Пистер сумел заполучить список 46 немецких коммунистов, занимающих в самоуправлении лагеря видные посты. Их он считает организаторами, зачинщиками сопротивления. Отчасти он прав, потому что некоторые из них действительно играют большую роль в подпольной организации. И вот опять на весь лагерь ревут репродукторы, перечисляя номера сорока шести товарищей. Комендант приглашает их к воротам для «переговоров». Мы догадываемся, что значит это «приглашение», и решаем товарищей не выдавать. Напрасно надрываются рупоры, в который уже раз перечисляя номера обреченных. К воротам никто не является. Подпольный центр обращается с призывом к узникам:
«Командование лагеря, стоящее на пороге собственной могилы, хочет убить наших лучших товарищей. Мы не потерпим ни ликвидации отдельных заключенных, ни массовых убийств. Вырвем из рук палачей их жертвы! Кто поможет эсэсовцам разыскать 46 товарищей — наш враг! В случае применения силы отвечайте открытым сопротивлением. Все за одного — один за всех!»
Напрасно надрывают свои металлические глотки радиорупоры. К воротам никто не является. Тогда сам комендант Пистер истошным голосом орет в микрофон:
— Всем блоковым, лагершутцам и пожарникам — немедленно к воротам! Никому ничего плохого не будет. Есть разговор.
Мы знаем, какой ожидается разговор, очень «короткий разговор», и по единодушному решению к браме никто не выходит. Лагерь полностью вышел из подчинения. Это уже открытый бунт. Вызов брошен.
В последующие два дня только первый староста лагеря, немецкий заключенный Ганс Эйден, как парламентер во враждебном стане, осуществляет связь между лагерем и командованием СС.
Смирившись с первым поражением, комендант больше не претендует на жизнь 46 человек и уже просит об отправке шести тысяч заключенных якобы в рабочие команды.
Мы знаем, что больных и слабых стариков в рабочие команды не берут, и поэтому, чтобы выиграть время, даем свое согласие. И сплошным потоком к отборочной медицинской комиссии из ревира, из малого лагеря, еле передвигая опухшие ноги или зияя открытыми ранами, плетутся самые слабые больные и самые дряхлые, обессиленные старики. Они по одной из улиц возвращаются на малый лагерь, как забракованные, а по другой опять плетутся к столу комиссии. Им ясна их задача, и они счастливы, что и слабость свою могут превратить в оружие против врага и помочь подпольной организации сорвать эвакуацию. Двое суток продолжается бессмысленный круговорот, это борьба, в которой слабые борются за сильных. Они знают, что дорог каждый лишний день, каждый час, потому что где-то совсем недалеко почему-то застряла третья американская армия генерала Паттона.
Поняв крах своей попытки уничтожить лагерь по частям, поняв, наконец, что его просто дурачат, комендант Пистер в 11 часов 8 апреля объявляет, что к 12.00 все заключенные с личными вещами, мисками и кружками должны построиться на аппель-плаце для полной эвакуации лагеря. Приказ заучит требовательно, настойчиво. Но мы знаем, что эвакуация — это смерть.
В 12.00 ни един из заключенных не появился на пустой площади. В 13.00 аппель-плац тоже пуст. Под толевыми крышами, за деревянными и каменными стенами бараков затаились десятки тысяч людей, не желающих умирать. Пистер знает, что они слабы и истощены, но он также знает, что они владеют мощным оружием: решимостью дорого продать свою жизнь.
— Даю еще два часа на сборы, после чего буду силой очищать лагерь, — милостиво сообщает комендант, а в это время у самодельного радиопередатчика застыли русский подпольщик Костя Леонов и поляк Эдмунд Домазин. Из Бухенвальда летят в эфир и мечутся понятные на всех языках тревожные сигналы смертельного бедствия, сигналы гибели:
«SOS! SOS! Бухенвальд в опасности! Нас хотят уничтожить! SOS! SOS! Просим помощи!»
Истекают обещанные два часа. За это время я распределил имевшееся в моем распоряжении оружие и несколько раз перебежками и ползком пробирался на блок № 30 к подполковнику Смирнову, но каждый раз получал один и тот же ответ:
— Нельзя. Ждать команды. Пришли твоего связного, а сам будь с людьми.
Трудно, очень трудно сдерживать людей на пороге смерти, наэлектризованных обстановкой и рвущихся в бой за свою жизнь. В руках у многих топоры, ломики, железные пруты, кусачки с изолированными ручками или просто импровизированные дубины, тут же изготовленные из разобранных нар, скамеек и столов.
— Ну, чего ждем? Чтобы перебили, как слепых котят в мешке? — слышатся то тут, то там возмущенные голоса.
И вот опять команда по радио:
— Аллес цум тор! Зофорт! Всем к воротам! Немедленно! Хуже будет! — и опять гробовая тишина в ответ. Ни одна дверь не скрипнула ни на одном из блоков. Казалось, в эти мгновения весь многотысячный лагерь жил одним, общей кровью пульсирующим сердцем.
Ко мне неожиданно влетает мой связной от подполковника Смирнова. На мокром от пота лице тревога и недоумение:
— Валентин! Сейчас в лагерь должны войти фашисты! Несколько блоков насильно будут выгонять на эвакуацию. Наш блок тоже попадает. Иван Иванович приказал всеми силами выводить наших людей к тридцатому блоку. Они пока остаются. Сопротивления не оказывать. Еще он несколько раз повторил, чтобы ни одного выстрела.
— Ясно! Быстро обратно к Ивану Ивановичу. Да возьми с собой еще кого-нибудь. Учти, чтобы связь со мной была беспрерывной, бесперебойной.
— Есть — чтобы связь была бесперебойной! — и Ленчик Бочаров мгновенно исчезает.
Вместе с командирами рот быстро принимаем решение: в случае, если не удастся вывести своих людей из зоны блоков, подлежащих первоочередной эвакуации, постараемся пронести через браму все имеющееся у нас оружие и дальше действовать по обстановке.
Еще до конца разговора с командирами рот я слышу треск мотоциклов и рокот броневиков. Через угловые ворота в лагерь врываются вооруженные до зубов отряды эсэсовцев и окружают несколько каменных блоков, в том числе и наш.
Дикими криками и беспорядочной стрельбой из автоматов по окнам эсэсовцам удается выгнать на улицы узников нескольких соседних
