курицу с сердечками в зрачках. Но сегодня, пока на автомате занималась завтраком Вадима, переодевалась, умывалась и брела на кухню, могла думать только о том, что наконец-то понимаю, почему влюблённость так отшибает мозги девчонкам. Ведь всё, чего мне хотелось сейчас: не крупное наследство, не ряд процедур в спа, не новая коллекция Сен-Лорана и даже не отпуск на Мальдивах. А ещё одна ночь в окружении сводящего с ума запаха, в кольце прохладных надёжных рук, и уже желательно без лишней одежды.
Как же я докатилась до этого? Я, Юля Валицкая, в режиме нон-стоп без зазрения совести игравшая на чувствах мужчин, сама прищемила хвост в этом капкане. Стыдно. Ещё более неловко стало, когда с чашкой кофе (как обычно в последние дни оставленного для меня на плите) вернулась в свою спальню и увидела на балконе Матвея, уже готовящего к работе мольберт и краски.
Всегда была уверена, что меня способен заинтересовать исключительно парень с безупречным вкусом, хорошим банковским счётом и перспективами ранга детей Абрамовича. Что я не способна вот так на минуту зависнуть, через стекло балконной двери наблюдая за каждым движением испещрённых снежинками вуду рук. За тем, как Матвей мимоходом отбросил назад чёлку и оценивающе оглядел свою картину. Как недобро, недовольно вспыхнули тьмой его большие болотные глаза и поджались в нить узкие губы. На потрескавшемся принте его чёрной футболки едва можно было различить знакомую надпись.
Я выдохнула, спешно перевела взгляд на зеркало на дверце шкафа: простое домашнее платье на бретелях приятного бежевого оттенка, распущенные и немного взъерошенные волосы из-за сна без предварительной сушки. В целом, не так уж плохо, хоть и простовато для меня. Достаточно прилично, чтобы смело скользнуть на балкон и занять место натурщицы в плетёном кресле, на ходу отпивая из чашки.
— Привет, — неуклюже улыбнулась я и уселась удобнее, подогнув под себя ноги. — Уже готов? Кровь нужна?
— Подожди пока, — отрешённо кивнул мне Матвей, не спеша как обычно разводить краски на палитре и продолжая напряжённо осматривать портрет. — Чёрт-те-что…
Он покусал губу, взял со столика простой карандаш. Впервые за все дни работы как будто попробовал наметить линии на ватмане, а не рисовать сразу красками. Через приоткрытое окно на балкон дул прохладный майский ветерок, играя в небрежной смольной чёлке моего художника. Пока он не поймал меня на повышенном интересе к своей персоне, я двумя глотками осушила чашку и приподнялась, чтобы убрать её на столик.
Матвей чуть нервно повёл плечом, бросил на меня тревожный взгляд. Зрительный контакт вышел чуть больше допустимого и чуть откровеннее, чем следовало: он будто искал что-то в глубине моих глаз, смущая всё сильнее. Карандаш выскользнул из его костлявых пальцев и упал на пол — громкий звук отрезвил и заставил моргнуть, сбрасывая наваждение. Я поёжилась и поспешила вернуться в кресло.
— Мы же закончим сегодня? — на всякий случай спросила, пока повисшая тишина не взорвала напряжённую обстановку.
— Ага, — прочистив горло, не особо уверенно подтвердил Матвей и взял со столика палитру. — Сейчас, только кое-что поправлю. Сядь и не шевелись… пожалуйста.
Я кивнула и замолчала, позволяя ему продолжить работу, но этим пасмурным утром у него явно ничего не клеилось. Он провёл было кистью по бумаге и снова задумчиво нахмурился. Быстрым взглядом на меня сверил оригинал с портретом, от чего я сухо сглотнула и вытерла взмокшие ладони о подол платья. Правки повторились ещё несколько раз, после чего Матвей устало отшатнулся от мольберта и прислонился затылком к стеклу, по которому стучал мелко накрапывающий снаружи дождик.
— Всё не так, — пробормотал он, жмурясь с досады. Резко открыл свои сумасшедшие болотные глаза, жадно вглядываясь в моё лицо, и шёпотом добавил: — Не должно было быть так…
— Что именно не получилось? — осторожно спросила я, молясь лишь, чтобы он не заметил, как у меня задрожало в горле от его повышенного внимания.
— Всё. Это чересчур… красиво.
Мои брови удивлённо поползли вверх, и сдержать любопытство не вышло. Да, я знала, какая там на мольберте адовая мазня, и подготовилась к лживой похвале, когда встала и подошла поближе. Матвей наблюдал за мной с обречённостью приговорённого к казни и не стал мешать, молча позволяя взглянуть на картину.
Из моего рта вырвался изумлённый вздох. На ватмане уже не было тех жутковатых тёмных красок, как на наброске. Больше того, мне показалось, что портрет заменили полностью — теперь на нём легко узнавалась именно я, мои каштановые волосы, изгиб губ, линия скул и оттенок кожи. Самыми чудесными вышли глаза: если в наброске это были жуткие тёмные провалы, то сейчас они сверкали как живые, моим родным шоколадным теплом в обрамлении пышных ресниц. Это не просто другой портрет, это произведение мастера… В котором все небрежные мазки встали в новом, идеальном порядке.
— Что тебя не устраивает? — откровенно не поняла я раздражения Матвея, подарив ему восхищённую улыбку. — Обалденный портрет, мне очень нравится. И правда вышло красиво.
Хоть и не понимаю, как. Как та небрежная и грязная пакость, которую видела здесь несколько дней назад, вдруг стала лучше любой фотографии.
Матвей не реагировал на одобрение его работы, только тяжело выдохнул и попытался снова откинуть чёлку со лба. Его пальцы были в краске, а в левой руке он всё ещё держал палитру, с которой текло на пол красно-коричневое месиво. Он и не заметил, что сам измазал себе скулу, и я как можно более ободряюще усмехнулась:
— Вот теперь ты точно выглядишь как настоящий художник.
Это был полушаг, который не получилось остановить. Как и потянувшуюся к его лицу руку, тыльной стороной ладони стирая с бледной кожи грязный мазок. Матвей вздрогнул, но не отстранился, наблюдая за мной глазами побитого щенка. В последнюю секунду, когда я уже отступала на шаг, он вдруг перехватил меня за запястье и сам прижал мою ладонь к своей щеке. От неожиданности вздрогнула до самых ослабевших коленей.
— Чем больше я пытаюсь сохранить в силе нашу сделку… Тем сильнее мне хочется её нарушить, — тихо признался он.
— Так давай нарушим, — охрипнув от такой внезапной откровенности, шёпотом попросила я. — Мы же оба этого хотим. Пошло оно всё, все эти грязные деньги и ходячие трупы. Я хочу жить, здесь и сейчас. А ты?
Матвей шумно втянул воздух, подался ближе ко мне, и тепло его звенящего от напряжения поджарого тела окатило волной до ноющего чувства в животе. От запаха прелых цветов закружилась голова, а в ожидании нового прикосновения пересохло в горле. Из-за разницы в росте ему пришлось наклониться
