пока все стадии производства не проверю! — радостно проорал Михаил Семёнович.
И тут мне пришла в голову неожиданная мысль. Я поспешил её озвучить:
— Товарищ Карпеченко, а можно мы с журналистами к вам приедем? Пусть походят, посмотрят, ручками пощупают, ушками послушают и носиками понюхают. Глядишь и хорошую статью напишут, а?
— У меня возражений нет, — ответил Михаил Семёнович, — есть маленький вопрос.
— Какой? — не понял в чём проблема я.
— Показывать всё или… не углубляясь в мелочи? — серьёзным и тихим шёпотом спросил ректор.
— А! — дошло до меня и я ответил, — тонкости и, конечно же, пропорции оставим пока в тайне! А так пусть смотрят, всё равно ничего не поймут.
— Хорошо, я буду вас ждать и предупрежу на вахте, — поскучневшим голосом произнёс Карпеченко.
Видимо ректору МИСИ не очень хочется отвлекаться от новой игрушки. Ага, а мне что делать? Я тут вообще пока что лишний. Мне в Калуге надо быть, рядом с беременной женой, а не по Москве туда-сюда носиться, выполняя дурацкие поручения. Но, ничего. Это ненадолго!
К журналистам я вернулся довольный. А что? Сейчас мною будет озвучено предложение для этой братии и я не знаю — кто сможет от него отказаться. А впрочем посмотрим. Может тут журналисты неправильные. Кто их знает?
Всё прошло, как я и предполагал. Стоило только произнести волшебные слова "посмотреть своими глазами", как журналистский десант дружно возопил:
— Да!!!
Вот только сразу никто никуда не побежал. И даже не пошёл. Народ решил сначала закончить все дела здесь, то есть дозадавать все оставшиеся вопросы. И что с ними делать? Да ничего — пришлось десять минут отвечать. В режиме блиц. Хорошо хоть не про кирпичи. Так… о биографии моей. С этим я справился. Чего там рассказывать-то? Детдом, переезд в Калугу и работа на стройке, а по вечерам работа над новым методом изготовления кирпичей. Вот и всё, собственно. Такая моя жизнь никого не увлекла и вопросов больше не было. А мне не очень и хотелось.
Дальше начались обычные, для нынешнего времени и местных комсомольцев, танцы с телефонами и секретарями. Журналисты звонили к себе на работу и договаривались с транспортом. Потом оттуда перезванивали товарищу Крапивину и просили помочь с автобусом или какой-нибудь машиной. Тут отказ, там орут и одновременно умоляю помочь. Полная неразбериха, усиленная советскими реалиями. Всё дело в том, что в Московском горкоме не было своего транспорта. Если нужно, то заранее заказывалась машина или автобус в гараже ЦК ВЛКСМ. Можно было вызвать дежурную — это в любом случае, но это максимум пять мест. А тут одних журналистов больше чем нужно. Кто-то, в порыве отчаяния, предложил пройтись пешочком. Но — эту идею почему-то не поддержали. Разленились комсомольцы — сразу видно, что Москва людей портит. Положение исправил, как это не странно, Ерасыл:
— Товарищ Крапивин! А помните мы зимой на лыжах катались…
— Было дело, — согласился Сергей Вадимович, — и не раз, а что такое?
— Ну, как же… — и Ерасыл рассказал, — помните, как у девушек с комбината сломался автобус и мы их подвезли до Кутузовского. Там ещё с ними начальница была. Она обещала, что если вдруг понадобится помощь, то она всегда сможет помочь.
Речь у казаха, конечно, была сумбурная, но — видимо Крапивин всё вспомнил. Потому что он, сразу же схватил трубку телефона и начал куда-то названивать. Народ приободрился и с надеждой поглядывал на секретаря горкома. Единственный кто остался недоволен — это Маша. Видимо и она чего-то там вспомнила. Ерасылу, с небольшой заминкой, прилетел подзатыльник и вопрос:
— А чего это, ты про них заговорил? Все никак забыть не можешь? Там же смотреть не на кого было! Все вы мужики одинаковые!
Маша отвернулась от казаха и уставилась в окно. Ерасыл почесал макушку и посмотрел на секретаря. Во время. Буквально через несколько секунд Крапивин прекратил разговор по телефону и радостно улыбаясь произнёс:
— Собираемся! Через полчаса автобус подъедет ко входу.
— Ура!!! — дружно заорали все присутствующие.
Не прошло и сорока минут, как вся объединенная, инициативная группа из журналистов и служащих горкома, весело переговариваясь загружалась в автобус. Мы немного посоветовались с Сергеем Вадимовичем и решили — а пусть едут все кто хочет. Чего уж теперь. Ну — раз уж день сегодня такой непонятный. Почему бы и нет. В общем — набралось человек двадцать. Ерасыл, Маша и я тоже присоединились. А что? Без меня туда никого не пустят, а казах и помощница Крапивина — это отдельная тема. Надзор и сопровождение от комсомольской организации никто не отменял. Пришлось правда Ерасылу напомнить, что домбыр, в этот раз — мы не берём. Мест в автобусе не так уж и много, а на экскурсию хотят попасть все. Да и в институте нас могут неправильно понять. Всё погнали.
Добрались. Выгрузились. Поблагодарили водителя. Отправили транспорт обратно. Все радостные такие. Как же — им сейчас покажут что-то новенькое! Никто ещё не видел, а им покажут! Не, так-то мне и самому интересно посмотреть, что там такого студенты со своими начальниками понаделали. Это же моё детище, в конце концов и я как бы переживаю за своё изобретение. И ещё мне интересно — как это будет выглядеть? Будет ли какая-то разница между моими устройствами и теми, что изготовили в институте? Ладно — сейчас увидим и сравним.
Мимо вахтёра так просто пройти не удалось. Если я находился в списке, то ребята и девчата там отсутствовали. Но — недолго радовался строгий ветеран, наше спасение появилось через пару минут. Сам товарищ Карпеченко, ректор МИСИ, пришёл встречать нас. И это, о чём-то говорило — наверное. Мне думать было некогда. Я занимался наблюдением за людскими эмоциями. Этот переход от отчаяния до вселенской радости — стоило запечатлеть в памяти.
А в лаборатории всё пошло не так. Народ рассчитывал поучаствовать в изготовлении, но — из-за отсутствия материалов пришлось довольствоваться осмотром механизмов и готовых кирпичей. Щёлкали фотоаппараты, скрипели карандаши по блокнотам и стоял непрекращающийся гул вопросов и ответов. Журналисты взялись всерьёз за студентов и их руководителей. Про меня все забыли. Да, я и сам как-то отвлёкся от происходящего. Очень уж пресс изготовленный в институте, внешне, отличался от моего. Свой я делал так, как он выглядел в двухтысячных — ни одной лишней детали и один голый функционализм. А вот институтский образец был истинным представителем советской действительности. Почему? Да потому, что во-первых — он весил раза в три больше, во-вторых — всё детали дублировались и были усилены всякими непонятными
