договаривались. Быстренько сориентировался, посмотрел по сторонам и принял самое верное решение. Машу, махаю, руковожу, как хотите назовите… и веду всю толпу в Ленинскую комнату. Там точно можно спокойно поговорить и не только. Заодно, есть немного времени чтобы подумать, раз уж всё равно идём, что можно сказать, а что лучше не надо. Ещё добило — это непонятные смешки и перешёптывания. Я даже посмотрел на свою ширинку — а вдруг забыл застегнуть? Но — там всё было в порядке. Чего это журналюг повело на смех? Ладно, разберусь со временем — не самая большая проблема.
Бежим. Нет. Быстро идём. Вдруг — меня ведёт в сторону… Накрыло. Накрыло видение из жизни Вилора в эвакуации. Неожиданно всё это… Лучше бы не вспоминать… Госпиталь. Запах неприятный и какой-то больничный, резкий. Койки, койки, койки — кругом больничные койки! Все они заняты. Раненые кругом. Серый цвет вокруг, бинты, кровь на перевязках. Окна тёмные — вечер наверное. Медсёстры ходят между кроватями. Мы с пацанами и девчонками бегаем, предлагаем написать письмо домой. Кто-то из девчонок сидит на кровати, а у раненого нет ног. Читает письмо. Нас хвалят и благодарят. Кто-то читает письмо — вслух, громко и выделяя имена писавших. Кто-то плачет, кто-то стонет от боли. Чуть позже — мы впятером стоим на лестничной площадке и даём какую-то клятву, и частим обещаниями:
— Отомстим! Смерть фашистам! Бежим на фронт! Сегодня. Есть одна банка тушёнки. Хватит. А ДЕВЧОНКИ? Вилор, что делать?
Тут меня опять шатнуло. Я опять оказался тут, в Московском горкоме комсомола. Осмотрелся. Сижу посреди коридора. Вокруг бегают и активно жестикулируют наши гости и наши сотрудники. Блин! Вот ведь… некстати эта память проснулась. Что это? К чему это? Зачем? Множество вопросов и ни одного вразумительного ответа. Пришлось помотать головой, чтобы всё более-менее улеглось и пришло в относительный порядок. Наверное — это предупреждение! Только вот — не могу понять о чём… Ладно, разберусь и с этим тоже. Мне сейчас никак нельзя отключаться — люди ждут, в конце концов.
Разобрались. Народ вынес решение, что это моя рана, ну та — что в живот, а я сам молчал. А фигли мне говорить-то? Моё молчание это залог взаимопонимания. Они сами всё придумают, а я буду молчать. Решение само образуется. Мне бы с журналистами разобраться, а со всем остальным можно и потом.
Московский горком комсомола это — не очень функциональное здание. Строили его хорошие специалисты. Только вот с проектом намудрили. Но — это моё, личное мнение. Хрен его знает, что там, в том времени, считалось красивым. Может люди раннего Маяковского перечитали в тот момент, а может позднего Белинского — не суть. Главное, в этом здании это коридоры. Они прямые и длинные. А по бокам комнаты. Разобраться — где и что, можно только по табличкам. Хорошо, что окна с одной стороны, а двери с другой — иначе было бы совсем непонятно. В общем — нужное помещение я быстро обнаружил. Это было не трудно. Забежали туда всей толпой и… расселись, разместились, распределились — много разных эпитетов можно придумать. Не знаю — как это действо можно правильно назвать, потому что быстро и шумно всё это происходило. Зато, как-то само собой получилось, что я оказался один. Получается, что они в зале, а я на сцене — рядом с бюстом Сталина. Там ещё такой же, только Ленина, был. Но — я до него не дошёл. Пару метров — не хватило. Да и ладно. Что я Ленина не видел, что ли? Я, между прочим, даже в мавзолее был — два раза. Короче… Меня бюстами не удивить. У моей жены такой, что сам офигеваю. Ночью просыпаюсь и аккуратно щупаю, чтобы удостовериться, как мне повезло. Иногда. Или это про другие бюсты? Надо в словаре посмотреть. Как-то я сомневаюсь.
Зато, сейчас, я на сцене. Теперь им, этим выражателям мнения, на меня смотреть снизу, а это — уже всё меняет и настраивает на правильную волну. Буду контролировать эмоции и смотреть на реакцию. Чему-то меня всё же учили. Да-с…
Долго, с журналистами мне разговаривать, ну — прям не в тему… Знаю я этих товарищей. Им только дай возможность и потом не отстанут, до тех пор пока тебя всего наизнанку не вывернут. А я не хочу быть вывернутым. У меня жена беременная. Я ей нормальным нужен. Вот и решил, что — загружу-ка я их информацией. Да так, чтобы переварить не смогли! А что? Нормально по-моему. Им работа, для мозга, а мне забот меньше. Ну и закатил им лекцию… На час где-то. Причём сразу предупредил, что, на вопросы, буду отвечать только после вводной части.
В МИСИ работали очень любопытные люди — что студенты, что преподаватели. Ведь идея полусухого прессования оказалась очень интересной и многообещающей. Возникла инициативная группа, под предводительством ректора и зав. кафедры строительных материалов. Ну и куча студентов до кучи — сами пришли. Так что за один вечер, прямо в лаборатории кафедры сварки, изготовили ручной пресс, для формовки кирпича. С материалами тоже проблем не было. Попробовали — и у них всё получилось! Ура! Обрадовались так, что смогли сделать почти сто кирпичей. Дальше всё заглохло — песок и цемент у них закончились. Вода осталась — её было хоть отбавляй. Только одна вода, в этой технологии, нафиг не нужна. Сейчас местные снабженцы носятся по базам снабжения и ищут необходимые материалы. Наступила пауза в исследованиях. Но и без этого нашлись дела для студентов. А вот ректор почему-то решил меня обрадовать своими достижениями и заодно согласовать некоторые вопросы. Где я постоянно нахожусь он знал.
Звонок от товарища Карпеченко поступил, когда я уже закончил рассказ о новом методе и просто общался с журналистами — отвечал на их вопросы. Об этом мне сообщили аж несколько помощников Крапивина. Им ведь тоже было интересно посмотреть как я даю интервью. Вот и прибежали толпой: посмотреть, понаблюдать и передать, что звонил ректор МИСИ. Пришлось прерваться, на некоторое время. Журналисты люди понятливые — отпустили меня и ни слова не сказали.
— У нас всё получилось! — это были первые слова, что я услышал из телефонной трубки, — представляешь, Вилор! За три часа изготовили девяносто семь штук! И это просто в лабораторных условиях. А если выйти на масштаб производственной организации! Я даже пока не могу представить результаты.
— Это отлично, — скромно порадовался я, — ничего если я вечером заеду посмотреть?
— Да, я теперь здесь ночевать буду
